Идет 13 неделя учебы, семестр клонится к завершению. По каждому из курсов вышли на работу над финальными статьями.
В курсе по этническим идентичностям нужно выбрать один из трех вариантов задания и написать 12 листов коротенького исследования литературы с вкраплениями результатов полевой работы. Полевая работа была виртуальная – четыре зума с британскими студентами о жизни в Ньюкасле. Задание при этом противоречит сути полевой работы – надо выбрать этническую группу и описать ее через одну из концепций, изученных в семестре. Проблема в том, что в группе обмена нет ни одного представителя этнических меньшинств, а значит, об опыте этих меньшинств я мог узнать только со слов белых британцев, что уже какой-то секонд-хенд. Как бы там ни было, выбрал тему о том, как устроен футбольный фандом и как в рамках него черные британцы чувствуют себя исключенными, при том что черная музыка часто используется в качестве саундтрека матчей и для футбольных кричалок, например, песня Луи Армстронга стала такой кричалкой. Смотрю на это задание, как на упражнение в библиотечном исследовании.
В курсе по организационной теории мой мозг вообще поломался. Я выбрал тему теории социальных сетей и такого явления, как брокеринг. Мне было интересно изучить статьи про образование, где используется этот термин и обнаружить, а связанны ли эти статьи с оргтеорией или нет, и если нет - то с чем. Пока писал – сейчас уже на 6 черновике – то запутывался, то распутывался, и сейчас, когда текст готов и лежит-бродит, все думаю, что херня получилась, и надо снова переписывать. Когда начинал писать, вошел с жестким предубеждением, от которого избавился в процессе рабоыт с литературой, а надо из текста убрать все, что было написано из предубеждения.
Для семинара по американистике нужно завершить все упражнения по поиску своей темы исследования. Весь семестр мы работали с книгой Where Research Begins, и кажется, я действительно нашел ту, с которой мог бы работать в аспирантуре. Она во многом родилась из моей жизненной ситуации, которую я обернул в проблему коммьюнити, принадлежность к которому я определил. Посмотрим.
Я тороплюсь. Многие задания с дедлайном 3 декабря, сразу после каникул Дня Благодарения. У меня уже украли осенние каникулы, когда я сидел все эти дни учился. Сейчас же поднажал и сделал почти все задания до наступления каникул, так что смогу спокойно отправиться в путешествие и не думать ни о чем.
#bulanovdoesamerica #заметки_PhD@tutorinmoscow
В курсе по этническим идентичностям нужно выбрать один из трех вариантов задания и написать 12 листов коротенького исследования литературы с вкраплениями результатов полевой работы. Полевая работа была виртуальная – четыре зума с британскими студентами о жизни в Ньюкасле. Задание при этом противоречит сути полевой работы – надо выбрать этническую группу и описать ее через одну из концепций, изученных в семестре. Проблема в том, что в группе обмена нет ни одного представителя этнических меньшинств, а значит, об опыте этих меньшинств я мог узнать только со слов белых британцев, что уже какой-то секонд-хенд. Как бы там ни было, выбрал тему о том, как устроен футбольный фандом и как в рамках него черные британцы чувствуют себя исключенными, при том что черная музыка часто используется в качестве саундтрека матчей и для футбольных кричалок, например, песня Луи Армстронга стала такой кричалкой. Смотрю на это задание, как на упражнение в библиотечном исследовании.
В курсе по организационной теории мой мозг вообще поломался. Я выбрал тему теории социальных сетей и такого явления, как брокеринг. Мне было интересно изучить статьи про образование, где используется этот термин и обнаружить, а связанны ли эти статьи с оргтеорией или нет, и если нет - то с чем. Пока писал – сейчас уже на 6 черновике – то запутывался, то распутывался, и сейчас, когда текст готов и лежит-бродит, все думаю, что херня получилась, и надо снова переписывать. Когда начинал писать, вошел с жестким предубеждением, от которого избавился в процессе рабоыт с литературой, а надо из текста убрать все, что было написано из предубеждения.
Для семинара по американистике нужно завершить все упражнения по поиску своей темы исследования. Весь семестр мы работали с книгой Where Research Begins, и кажется, я действительно нашел ту, с которой мог бы работать в аспирантуре. Она во многом родилась из моей жизненной ситуации, которую я обернул в проблему коммьюнити, принадлежность к которому я определил. Посмотрим.
Я тороплюсь. Многие задания с дедлайном 3 декабря, сразу после каникул Дня Благодарения. У меня уже украли осенние каникулы, когда я сидел все эти дни учился. Сейчас же поднажал и сделал почти все задания до наступления каникул, так что смогу спокойно отправиться в путешествие и не думать ни о чем.
#bulanovdoesamerica #заметки_PhD@tutorinmoscow
И снова про учебу.
Время выбирать курсы на второй семестр. После всей мозгомолки первого семестра, выбирать уже не так легко – надо подписаться на очередные 16 недель новой мозгомолки. Как мы говорим на Розетке, будет больно, но вам понравится.
В общем, складывается такой набор курсов: два по социологии (Gender in Cross-Cultural Perspectives и Political Sociology) и один из моего майнора по филатропии (Principles and Practices of Fundraising).
А переживаю я еще по тому, что нагрузка как Graduate Assistant весной будет сильнее. Официально я должен работать 20 часов, чтобы обеспечить оплату своей учебы.
Осенью я работал ассистентом преподавателя для бакалавров на курсе про мотивацию и вовлечение доноров в благотворительность (студенты сейчас на финишной прямой - 3 декабря проводят свои собственные фандрейзинги на GivingTuesday).
Весной же буду работать на интенсивном 8-недельном онлайн курсе по истории филантропии – будет много оценивания, по нагрузке, максимум уйдет 10 часов. На остальные десять я вписался к своей знакомой преподавательнице, которая работает по гранту и изучает социальную мобильность через проектирование и организацию соучастных воркшопов между магистрантами школы дизайна и руководителями food pantries в Индианаполисе.
Переживаю. Работы по моим курсам очень много обычно - чтение и письмо занимают все время, но вот преподавание мне менее интересно – хочется какой-то реальной практики.
Опять же, будет больно, но должно понравиться. Ну и весна, такое дело. Надо будет пережить февраль и март, а там уже будет веселее с каждым новым днем.
#bulanovdoesamerica #заметки_PhD@tutorinmoscow
Время выбирать курсы на второй семестр. После всей мозгомолки первого семестра, выбирать уже не так легко – надо подписаться на очередные 16 недель новой мозгомолки. Как мы говорим на Розетке, будет больно, но вам понравится.
В общем, складывается такой набор курсов: два по социологии (Gender in Cross-Cultural Perspectives и Political Sociology) и один из моего майнора по филатропии (Principles and Practices of Fundraising).
А переживаю я еще по тому, что нагрузка как Graduate Assistant весной будет сильнее. Официально я должен работать 20 часов, чтобы обеспечить оплату своей учебы.
Осенью я работал ассистентом преподавателя для бакалавров на курсе про мотивацию и вовлечение доноров в благотворительность (студенты сейчас на финишной прямой - 3 декабря проводят свои собственные фандрейзинги на GivingTuesday).
Весной же буду работать на интенсивном 8-недельном онлайн курсе по истории филантропии – будет много оценивания, по нагрузке, максимум уйдет 10 часов. На остальные десять я вписался к своей знакомой преподавательнице, которая работает по гранту и изучает социальную мобильность через проектирование и организацию соучастных воркшопов между магистрантами школы дизайна и руководителями food pantries в Индианаполисе.
Переживаю. Работы по моим курсам очень много обычно - чтение и письмо занимают все время, но вот преподавание мне менее интересно – хочется какой-то реальной практики.
Опять же, будет больно, но должно понравиться. Ну и весна, такое дело. Надо будет пережить февраль и март, а там уже будет веселее с каждым новым днем.
#bulanovdoesamerica #заметки_PhD@tutorinmoscow
Власть, политика и социология: как устроен наш социальный порядок?
Существует базовая связь между человеком и окружающей средой, а также между людьми друг с другом. В каждой из этих связей проявляется динамика власти — стремление контролировать, производить или доминировать. Власть может быть организована в различных формах, и эти формы образуют то, что называют политическим порядком. Политический порядок формируется под влиянием систем торговли, правил владения собственностью, духовных практик, семейных традиций, а также политических мест, зданий и процессов.
Ключевой вопрос политической социологии: как возникают, воспроизводятся и трансформируются различные формы политического порядка?
Политический порядок — это сложная система, в которой задействованы как формальные институты, так и неформальные социальные процессы. Такие институты, как законы, правила собственности или структура власти, формируют «каркас» (social cage) общества, но ключевую роль играют и социальные взаимодействия. Политическая социология изучает не только то, как поддерживаются эти структуры, но и как они изменяются под влиянием гражданских движений, семейных практик, социальных инициатив и других форм коллективной активности.
Для понимания политического порядка важно осознавать, что власть может проявляться не только через контроль, но и через формирование норм и правил, которые воспринимаются как естественные. Например, участие в обществе может быть вызвано как выгодами, так и высокими издержками выхода из сложившегося порядка. Это создаёт условия для социального закрытия (social closure), когда одни группы защищают свои привилегии, а другие стремятся изменить распределение благ.
Политическая социология отвечает на вопросы о том, как социальные взаимодействия, формальные институты и неформальные процессы поддерживают или трансформируют социальный порядок. Это наука о том, как люди взаимодействуют, организуются и реагируют на вызовы власти в самых разных формах.
—
Идет первая неделя учебы в весеннем семестре, и я подумал, что можно было бы делиться своими заметками по итогам прошедших занятий. Это первая заметка с первой пары по политической социологии. Очень новое для меня, и хочется понимать и думать об этом не только на английском, но и на русском. Эта написана в размышлениях о первой главе книги Clemens, Elisabeth S. What is Political Sociology? Cambridge and Malden: Polity, 2016. 166 pp. Доктор Клеменс – профессор социологии в Университете Чикаго.
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Существует базовая связь между человеком и окружающей средой, а также между людьми друг с другом. В каждой из этих связей проявляется динамика власти — стремление контролировать, производить или доминировать. Власть может быть организована в различных формах, и эти формы образуют то, что называют политическим порядком. Политический порядок формируется под влиянием систем торговли, правил владения собственностью, духовных практик, семейных традиций, а также политических мест, зданий и процессов.
Ключевой вопрос политической социологии: как возникают, воспроизводятся и трансформируются различные формы политического порядка?
Политический порядок — это сложная система, в которой задействованы как формальные институты, так и неформальные социальные процессы. Такие институты, как законы, правила собственности или структура власти, формируют «каркас» (social cage) общества, но ключевую роль играют и социальные взаимодействия. Политическая социология изучает не только то, как поддерживаются эти структуры, но и как они изменяются под влиянием гражданских движений, семейных практик, социальных инициатив и других форм коллективной активности.
Для понимания политического порядка важно осознавать, что власть может проявляться не только через контроль, но и через формирование норм и правил, которые воспринимаются как естественные. Например, участие в обществе может быть вызвано как выгодами, так и высокими издержками выхода из сложившегося порядка. Это создаёт условия для социального закрытия (social closure), когда одни группы защищают свои привилегии, а другие стремятся изменить распределение благ.
Политическая социология отвечает на вопросы о том, как социальные взаимодействия, формальные институты и неформальные процессы поддерживают или трансформируют социальный порядок. Это наука о том, как люди взаимодействуют, организуются и реагируют на вызовы власти в самых разных формах.
—
Идет первая неделя учебы в весеннем семестре, и я подумал, что можно было бы делиться своими заметками по итогам прошедших занятий. Это первая заметка с первой пары по политической социологии. Очень новое для меня, и хочется понимать и думать об этом не только на английском, но и на русском. Эта написана в размышлениях о первой главе книги Clemens, Elisabeth S. What is Political Sociology? Cambridge and Malden: Polity, 2016. 166 pp. Доктор Клеменс – профессор социологии в Университете Чикаго.
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Этноцентризм, культурный релятивизм и гендер.
В современном мире взаимодействие между различными культурами и идентичностями становится всё более сложным. Рассмотрим три ключевых концепта — этноцентризм, культурный релятивизм и интерсекциональность, — чтобы понять их значение в контексте гендера, пола и сексуальности в социальных системах.
Этноцентризм — это склонность оценивать другие культуры через призму собственных культурных норм и ценностей. Например, в статье Лилы Абу-Люгуд обсуждается, как западные страны воспринимают мусульманских женщин исключительно через символические образы, такие как бурка, и считают своим долгом их «освободить». Этот взгляд игнорирует сложные политические и исторические обстоятельства, превращая культурные различия в объекты доминирования.
Этноцентризм часто усиливает половые и гендерные стереотипы, приводит к восприятию других гендерных практик как примитивных или угнетающих, закрепляя иерархии и неравенство. Например, в колониальных контекстах женская сексуальность использовалась как оправдание для интервенций, направленных якобы на «защиту» женщин от их собственных культур.
Культурный релятивизм предлагает иной подход, утверждая, что каждую культуру нужно понимать в её собственном контексте. КР позволяет понять, как гендерные роли вплетены в социальные и культурные структуры, но требует критического подхода, чтобы избежать оправдания угнетения, например, женщин в патриархальных обществах. Абу-Люгуд подчёркивает, что культурный релятивизм должен учитывать исторические взаимодействия и глобальные связи, чтобы не создавать ложное представление о разделении мира на «нас» и «них».
В контексте пола и сексуальности культурный релятивизм позволяет рассмотреть, как гендерные нормы формируются в различных обществах и как они могут быть изменены через диалог и локальные инициативы.
Лила Абу-Люгуд - профессорка социальных наук Джозефа Л. Буттенвейзера на факультете антропологии Колумбийского университета в Нью-Йорке
Посмотрите ее лекцию 2017 года Muslim Women and the Freedom to Choose
#gender@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
В современном мире взаимодействие между различными культурами и идентичностями становится всё более сложным. Рассмотрим три ключевых концепта — этноцентризм, культурный релятивизм и интерсекциональность, — чтобы понять их значение в контексте гендера, пола и сексуальности в социальных системах.
Этноцентризм — это склонность оценивать другие культуры через призму собственных культурных норм и ценностей. Например, в статье Лилы Абу-Люгуд обсуждается, как западные страны воспринимают мусульманских женщин исключительно через символические образы, такие как бурка, и считают своим долгом их «освободить». Этот взгляд игнорирует сложные политические и исторические обстоятельства, превращая культурные различия в объекты доминирования.
Этноцентризм часто усиливает половые и гендерные стереотипы, приводит к восприятию других гендерных практик как примитивных или угнетающих, закрепляя иерархии и неравенство. Например, в колониальных контекстах женская сексуальность использовалась как оправдание для интервенций, направленных якобы на «защиту» женщин от их собственных культур.
Культурный релятивизм предлагает иной подход, утверждая, что каждую культуру нужно понимать в её собственном контексте. КР позволяет понять, как гендерные роли вплетены в социальные и культурные структуры, но требует критического подхода, чтобы избежать оправдания угнетения, например, женщин в патриархальных обществах. Абу-Люгуд подчёркивает, что культурный релятивизм должен учитывать исторические взаимодействия и глобальные связи, чтобы не создавать ложное представление о разделении мира на «нас» и «них».
В контексте пола и сексуальности культурный релятивизм позволяет рассмотреть, как гендерные нормы формируются в различных обществах и как они могут быть изменены через диалог и локальные инициативы.
Лила Абу-Люгуд - профессорка социальных наук Джозефа Л. Буттенвейзера на факультете антропологии Колумбийского университета в Нью-Йорке
Посмотрите ее лекцию 2017 года Muslim Women and the Freedom to Choose
#gender@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Город, футбольные фанаты и расизм в Британии. Часть 4. Культура единства и механизм расизма
Футбольный фанатизм в Великобритании является не просто спортивным увлечением, а глубоко укорененным культурным явлением, формирующим коллективную идентичность. Исторически фан-клубы возникали на основе местных мужских объединений, тесно связанных с государственными, частными и общественными институтами (Burdsey 2020). Эти сообщества объединяются через общие ритуалы: посещение пабов, распитие пива, употребление традиционных блюд и коллективное пение. Эти практики создают феномен "мы против них", который укрепляет единство внутри группы и подчеркивает ее отличия от других.
Культура футбольных фанатов тесно связана с локальной и региональной идентичностью. Например, фанаты Ньюкасла называют себя "джорди", а Ливерпуля – "скаузерами", что подчеркивает их гордость за местную команду. Такие прозвища дополняются захватом городских пространств: улиц, пабов, стадионов, украшенных символикой клуба, и даже звуковой атмосферой – от кричалок до доносящихся звуков матчей. Визуальные и звуковые символы, такие как командные цвета и коллективные песни, играют ключевую роль в создании фанатского единства, превращая стадионы в пространство выражения групповой идентичности.
Однако эта культура объединения имеет и обратную сторону, становясь пространством, где расизм проявляется через механизмы исключения. Концепция социальной клетки Майкла Манна объясняет, как традиции и ритуалы фанатов ограничивают доступ "чужих". Белые фанаты сохраняют привилегии, превращая стадионы в условно "белую" территорию через ритуалы, такие как употребление определенной еды, использование региональных диалектов и соблюдение негласных норм поведения. Эти барьеры подкрепляются экономическими факторами: высокие цены на билеты и атрибутику делают участие в фанатской культуре недоступным для многих представителей BAME-сообществ (Black, Asian, and Minority Ethnic). Таким образом, футбольный фанатизм отражает более широкую систему расизма в британском обществе, закрепляя и усиливая социальное неравенство.
#ethnic_idenity #football_racism #заметки_PhD@tutorinmoscow
Футбольный фанатизм в Великобритании является не просто спортивным увлечением, а глубоко укорененным культурным явлением, формирующим коллективную идентичность. Исторически фан-клубы возникали на основе местных мужских объединений, тесно связанных с государственными, частными и общественными институтами (Burdsey 2020). Эти сообщества объединяются через общие ритуалы: посещение пабов, распитие пива, употребление традиционных блюд и коллективное пение. Эти практики создают феномен "мы против них", который укрепляет единство внутри группы и подчеркивает ее отличия от других.
Культура футбольных фанатов тесно связана с локальной и региональной идентичностью. Например, фанаты Ньюкасла называют себя "джорди", а Ливерпуля – "скаузерами", что подчеркивает их гордость за местную команду. Такие прозвища дополняются захватом городских пространств: улиц, пабов, стадионов, украшенных символикой клуба, и даже звуковой атмосферой – от кричалок до доносящихся звуков матчей. Визуальные и звуковые символы, такие как командные цвета и коллективные песни, играют ключевую роль в создании фанатского единства, превращая стадионы в пространство выражения групповой идентичности.
Однако эта культура объединения имеет и обратную сторону, становясь пространством, где расизм проявляется через механизмы исключения. Концепция социальной клетки Майкла Манна объясняет, как традиции и ритуалы фанатов ограничивают доступ "чужих". Белые фанаты сохраняют привилегии, превращая стадионы в условно "белую" территорию через ритуалы, такие как употребление определенной еды, использование региональных диалектов и соблюдение негласных норм поведения. Эти барьеры подкрепляются экономическими факторами: высокие цены на билеты и атрибутику делают участие в фанатской культуре недоступным для многих представителей BAME-сообществ (Black, Asian, and Minority Ethnic). Таким образом, футбольный фанатизм отражает более широкую систему расизма в британском обществе, закрепляя и усиливая социальное неравенство.
#ethnic_idenity #football_racism #заметки_PhD@tutorinmoscow
Стыдно, но я никогда не читал Мишеля Фуко. Наконец-то начал читать. Пытался разобраться с концепцией биовласти, все пересказы мне не давали четкого понимания. В итоге, нашел его статью “The Political Technology of lndividuals”, и получил огромное удовольствие и понимание.
Делюсь одной цитатой оттуда.
Поскольку государство является своей собственной целью, а правительства должны иметь своей исключительной задачей не только сохранение, но и постоянное укрепление и развитие сил государства, становится очевидным, что правительства не обязаны заботиться об отдельных индивидах; или же правительство должно заботиться о них только в той мере, в какой они каким-либо образом имеют отношение к укреплению сил государства: что они делают, их жизнь, их смерть, их деятельность, их индивидуальное поведение, их работа и так далее.
Foucault, Michel (1988). The political technology of individuals. In Michel Foucault, Luther H. Martin, Huck Gutman & Patrick H. Hutton (eds.), Technologies of the self: a seminar with Michel Foucault. Amherst: University of Massachusetts Press. pp. 145--162.
#заметки_PhD@tutorinmoscow #political_sociology@tutorinmoscow
Делюсь одной цитатой оттуда.
Поскольку государство является своей собственной целью, а правительства должны иметь своей исключительной задачей не только сохранение, но и постоянное укрепление и развитие сил государства, становится очевидным, что правительства не обязаны заботиться об отдельных индивидах; или же правительство должно заботиться о них только в той мере, в какой они каким-либо образом имеют отношение к укреплению сил государства: что они делают, их жизнь, их смерть, их деятельность, их индивидуальное поведение, их работа и так далее.
Foucault, Michel (1988). The political technology of individuals. In Michel Foucault, Luther H. Martin, Huck Gutman & Patrick H. Hutton (eds.), Technologies of the self: a seminar with Michel Foucault. Amherst: University of Massachusetts Press. pp. 145--162.
#заметки_PhD@tutorinmoscow #political_sociology@tutorinmoscow
Джулиан Го, государственность и миф о либеральной Америке
Джулиан Го, профессор социологии университета Чикаго, пересматривает представления о нации и империи, исследуя их взаимосвязь. В своей статье «Мифы о нации и империи: логика либерального имперского государства Америки» он развенчивает миф о том, что США — это уникальный пример либеральной нации, построенной на равенстве и всеобщем гражданстве.
По мнению Го, традиционные подходы предполагают, что в XX веке мир перешёл от империй к национальным государствам, заменив вертикальные иерархии империй на «горизонтальное братство» граждан. Либеральная нация, такая как США, в этой парадигме противопоставляется этническому национализму. Она представляется как сообщество равных, где этнические, расовые, гендерные или религиозные различия не играют роли в доступе к гражданским правам.
Однако Го показывает, что это представление не просто иллюзорно — оно скрывает сложные внутренние иерархии. Либеральная американская нация, утверждает он, построена на фундаментальной оппозиции: гражданин против подчинённого. Эта оппозиция, напоминающая логику империй, встроена в саму структуру государства. Подобно империям, США разделяют людей на тех, кто достоин прав, и тех, кто исключён из этой категории. Такие иерархии и исключения, по Го, генерируются не внешними историческими случайностями, а логикой либеральной нации.
Примером служат исторические практики США, начиная от рабства и Доктрины открытия, оправдывающей захват земель коренных народов, до современных форм исключения: маргинализации рабочих-иммигрантов и эксплуатации заключённых. Все эти линии раздела, пишет Го, не уникальны для США, но их адаптация и усложнение делают страну «либеральной империей».
Парадокс, который ставит Го, заключается в следующем: либеральная нация, отрицающая расовые и этнические границы, создаёт и поддерживает свои собственные линии исключения. Иными словами, иерархия — это не ошибка системы, а её логическое выражение. Вопрос не в том, заменили ли нации империи, а в том, какие группы сегодня попадают в категорию «подчинённых» и почему.
—
Никогда не изучал социологию, а тут сразу курс по политической социологии. Да еще и за окном первые недели президентства Трампа подкидывают тонны материала для размышления.
#заметки_PhD@tutorinmoscow #political_sociology@tutorinmoscow
Джулиан Го, профессор социологии университета Чикаго, пересматривает представления о нации и империи, исследуя их взаимосвязь. В своей статье «Мифы о нации и империи: логика либерального имперского государства Америки» он развенчивает миф о том, что США — это уникальный пример либеральной нации, построенной на равенстве и всеобщем гражданстве.
По мнению Го, традиционные подходы предполагают, что в XX веке мир перешёл от империй к национальным государствам, заменив вертикальные иерархии империй на «горизонтальное братство» граждан. Либеральная нация, такая как США, в этой парадигме противопоставляется этническому национализму. Она представляется как сообщество равных, где этнические, расовые, гендерные или религиозные различия не играют роли в доступе к гражданским правам.
Однако Го показывает, что это представление не просто иллюзорно — оно скрывает сложные внутренние иерархии. Либеральная американская нация, утверждает он, построена на фундаментальной оппозиции: гражданин против подчинённого. Эта оппозиция, напоминающая логику империй, встроена в саму структуру государства. Подобно империям, США разделяют людей на тех, кто достоин прав, и тех, кто исключён из этой категории. Такие иерархии и исключения, по Го, генерируются не внешними историческими случайностями, а логикой либеральной нации.
Примером служат исторические практики США, начиная от рабства и Доктрины открытия, оправдывающей захват земель коренных народов, до современных форм исключения: маргинализации рабочих-иммигрантов и эксплуатации заключённых. Все эти линии раздела, пишет Го, не уникальны для США, но их адаптация и усложнение делают страну «либеральной империей».
Парадокс, который ставит Го, заключается в следующем: либеральная нация, отрицающая расовые и этнические границы, создаёт и поддерживает свои собственные линии исключения. Иными словами, иерархия — это не ошибка системы, а её логическое выражение. Вопрос не в том, заменили ли нации империи, а в том, какие группы сегодня попадают в категорию «подчинённых» и почему.
—
Никогда не изучал социологию, а тут сразу курс по политической социологии. Да еще и за окном первые недели президентства Трампа подкидывают тонны материала для размышления.
#заметки_PhD@tutorinmoscow #political_sociology@tutorinmoscow
Социальная клетка и субъект: как власть формирует нашу идентичность
Концепция социальной клетки (social cage), предложенная в рамках политической социологии, позволяет глубже понять, как формальные институты и неформальные процессы формируют нашу повседневную реальность. Эта “клетка” не просто структурирует социальные взаимодействия, но и задает границы того, как мы воспринимаем себя и окружающий мир. В этом контексте возникает вопрос: как именно социальный порядок создает нас как субъектов? И что это значит для нашего отношения к власти, знаниям и идентичности?
Социальная клетка — это одновременно физическое и символическое пространство, которое задает правила игры. Формальные институты, такие как правительство, законы, экономика и образование, создают строгие рамки, в которых индивиды существуют и функционируют. Однако эти рамки невозможны без неформальных механизмов — культурных норм, традиций, ожиданий. В совокупности они образуют систему, которая не только управляет поведением, но и формирует саму сущность того, что значит быть человеком в данном обществе.
Здесь важно подчеркнуть, что социальная клетка никогда не является статичной. Она постоянно пересобирается, воспроизводится и адаптируется в ответ на новые вызовы и сопротивление. Гражданские движения, общественные протесты и коллективные инициативы играют важную роль в том, чтобы вскрыть границы этой клетки и попытаться изменить их. Например, борьба за права женщин или квир-сообществ трансформировала традиционные представления о гендере, сексуальности и равенстве, меняя саму структуру социальной клетки.
Но как же эта клетка формирует нас? И здесь мы приходим к ключевой фигуре в отношениях власти, знания и идентичности — субъекту, как его описывал Мишель Фуко. Для Фуко социальная клетка — это пространство, в котором власть проявляется не только через репрессии, но и через дисциплинарные механизмы, нормализацию и производство знания.
Фуко подчеркивал, что власть действует не только сверху вниз, но и через нас самих. Мы — не просто пассивные участники социальных процессов, а активные агенты, которые осознают, принимают или оспаривают свои роли. Например, медицина, как часть социальной клетки, определяет категории "здоровья" и "болезни", а также определяет, как люди осознают себя через эти категории. Человек становится объектом знания, но одновременно и субъектом, который интернализирует или отвергает эти нормы.
Разделяющие практики, о которых говорил Фуко, можно также увидеть в социальной стратификации. Кто мы — "нормальные" или "отклоняющиеся"? Как мы себя осознаем в рамках категорий "гражданин", "иммигрант", "богатый" или "бедный"? Эти разделения глубоко вшиты в социальный каркас, создавая мощные механизмы, которые формируют не только социальный порядок, но и нашу идентичность.
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Концепция социальной клетки (social cage), предложенная в рамках политической социологии, позволяет глубже понять, как формальные институты и неформальные процессы формируют нашу повседневную реальность. Эта “клетка” не просто структурирует социальные взаимодействия, но и задает границы того, как мы воспринимаем себя и окружающий мир. В этом контексте возникает вопрос: как именно социальный порядок создает нас как субъектов? И что это значит для нашего отношения к власти, знаниям и идентичности?
Социальная клетка — это одновременно физическое и символическое пространство, которое задает правила игры. Формальные институты, такие как правительство, законы, экономика и образование, создают строгие рамки, в которых индивиды существуют и функционируют. Однако эти рамки невозможны без неформальных механизмов — культурных норм, традиций, ожиданий. В совокупности они образуют систему, которая не только управляет поведением, но и формирует саму сущность того, что значит быть человеком в данном обществе.
Здесь важно подчеркнуть, что социальная клетка никогда не является статичной. Она постоянно пересобирается, воспроизводится и адаптируется в ответ на новые вызовы и сопротивление. Гражданские движения, общественные протесты и коллективные инициативы играют важную роль в том, чтобы вскрыть границы этой клетки и попытаться изменить их. Например, борьба за права женщин или квир-сообществ трансформировала традиционные представления о гендере, сексуальности и равенстве, меняя саму структуру социальной клетки.
Но как же эта клетка формирует нас? И здесь мы приходим к ключевой фигуре в отношениях власти, знания и идентичности — субъекту, как его описывал Мишель Фуко. Для Фуко социальная клетка — это пространство, в котором власть проявляется не только через репрессии, но и через дисциплинарные механизмы, нормализацию и производство знания.
Фуко подчеркивал, что власть действует не только сверху вниз, но и через нас самих. Мы — не просто пассивные участники социальных процессов, а активные агенты, которые осознают, принимают или оспаривают свои роли. Например, медицина, как часть социальной клетки, определяет категории "здоровья" и "болезни", а также определяет, как люди осознают себя через эти категории. Человек становится объектом знания, но одновременно и субъектом, который интернализирует или отвергает эти нормы.
Разделяющие практики, о которых говорил Фуко, можно также увидеть в социальной стратификации. Кто мы — "нормальные" или "отклоняющиеся"? Как мы себя осознаем в рамках категорий "гражданин", "иммигрант", "богатый" или "бедный"? Эти разделения глубоко вшиты в социальный каркас, создавая мощные механизмы, которые формируют не только социальный порядок, но и нашу идентичность.
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Гетеронормативность: как она делается?
На этой неделе делал доклад по курсу “Гендер в кросскультурных перспективах”. Каждую неделю студент-аспирант выбирает тему и ведет часть класса по ней. Моя тема недели – гетеронормативность. Долго думал, как разложить тему и придумал пойти от персонального до системного.
1. Персональный уровень
Персональный уровень деконструкции гетеронормативности фокусируется на внутреннем осознании индивидом своей гендерной и сексуальной идентичности. Согласно теории идентичности (Erikson, 1968), личность формируется через сложное взаимодействие внутренних переживаний и внешних ожиданий. Индивид ощущает свою идентичность не только как нечто врожденное, но и как результат интериоризации социальных норм. Эти нормы включают ожидания относительно того, как "должен" вести себя человек определённого пола, как он должен выглядеть и с кем строить отношения. Личное самовыражение может вступать в конфликт с гетеронормативными стандартами, создавая внутренние напряжения и требуя от человека осознанных стратегий самопринятия или сопротивления.
2. Интерперсональный уровень
Интерперсональный уровень охватывает взаимодействия между людьми, где идентичность индивида подтверждается или оспаривается окружающими. Символический интеракционизм Джорджа Г. Мида (1934) показывает, что социальные взаимодействия и язык создают значение идентичности, формируя представления о гендере и сексуальности. Эрвинг Гоффман в своей концепции импрешн-менеджмента (1959) описывает, как люди сознательно управляют впечатлением, которое производят на окружающих, чтобы соответствовать ожиданиям общества. Теория социального научения Альберта Бандуры (1977) подчеркивает, что поведение формируется через наблюдение за действиями других и последствиями этих действий. Таким образом, интерперсональные отношения становятся ареной, где гетеронормативность либо усиливается через вознаграждение за соответствие, либо подвергается сомнению/наказанию при наличии альтернативных форм поведения.
3. Системный уровень
На системном уровне гетеронормативность закрепляется через институты, такие как язык, образование и законодательство. Фуко (1978) в теории биовласти показывает, как государство и другие институции регулируют тела и сексуальность для управления населением. Образование воспроизводит гетеронормативные модели через учебные программы, формируя представления о "нормальной" семье и гендерных ролях. Законодательство легитимизирует эти нормы через политику, ограничивающую права ЛГБТ+ сообществ. Существует два подхода к анализу: системо-центричный (total compliance), где нормы воспринимаются как неизменные, и человеко-центричный (boundary expansion), раздвигающий границы допустимого и деконструирующий нормы.
4. Уязвимость системы (по Джудит Батлер)
Джудит Батлер (1990) утверждает, что гендер и сексуальность не являются фиксированными сущностями, а перформативны — они создаются и воспроизводятся через повторяющиеся действия. Этот процесс неустойчив по своей природе, поскольку требует постоянного подтверждения. Любое отклонение от нормы демонстрирует её условность, подрывая легитимность гетеронормативной системы. Таким образом, система должна непрерывно воспроизводить себя, чтобы оставаться устойчивой, что делает её уязвимой для изменений и сопротивления.
5. Парадокс угнетения
Парадокс угнетения заключается в том, что государственные и социальные структуры нуждаются в существовании "инаковых", чтобы укреплять гегемонические нормы. Создание категорий "нормальных" и "девиантных" (Foucault, 1978) помогает укрепить социальные иерархии и отвлечь внимание от других форм несправедливости, таких как классовое неравенство и расизм. При этом угнетение способствует воспроизводству власти, поскольку доминирующие группы сохраняют свои привилегии, контролируя дискурс и институциональную практику.
В конце презентации пригласил студентов изучить карту разных народностей, где практикуются традиции, отличные от европеской бинарной гендерной системы.
#gender@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
На этой неделе делал доклад по курсу “Гендер в кросскультурных перспективах”. Каждую неделю студент-аспирант выбирает тему и ведет часть класса по ней. Моя тема недели – гетеронормативность. Долго думал, как разложить тему и придумал пойти от персонального до системного.
1. Персональный уровень
Персональный уровень деконструкции гетеронормативности фокусируется на внутреннем осознании индивидом своей гендерной и сексуальной идентичности. Согласно теории идентичности (Erikson, 1968), личность формируется через сложное взаимодействие внутренних переживаний и внешних ожиданий. Индивид ощущает свою идентичность не только как нечто врожденное, но и как результат интериоризации социальных норм. Эти нормы включают ожидания относительно того, как "должен" вести себя человек определённого пола, как он должен выглядеть и с кем строить отношения. Личное самовыражение может вступать в конфликт с гетеронормативными стандартами, создавая внутренние напряжения и требуя от человека осознанных стратегий самопринятия или сопротивления.
2. Интерперсональный уровень
Интерперсональный уровень охватывает взаимодействия между людьми, где идентичность индивида подтверждается или оспаривается окружающими. Символический интеракционизм Джорджа Г. Мида (1934) показывает, что социальные взаимодействия и язык создают значение идентичности, формируя представления о гендере и сексуальности. Эрвинг Гоффман в своей концепции импрешн-менеджмента (1959) описывает, как люди сознательно управляют впечатлением, которое производят на окружающих, чтобы соответствовать ожиданиям общества. Теория социального научения Альберта Бандуры (1977) подчеркивает, что поведение формируется через наблюдение за действиями других и последствиями этих действий. Таким образом, интерперсональные отношения становятся ареной, где гетеронормативность либо усиливается через вознаграждение за соответствие, либо подвергается сомнению/наказанию при наличии альтернативных форм поведения.
3. Системный уровень
На системном уровне гетеронормативность закрепляется через институты, такие как язык, образование и законодательство. Фуко (1978) в теории биовласти показывает, как государство и другие институции регулируют тела и сексуальность для управления населением. Образование воспроизводит гетеронормативные модели через учебные программы, формируя представления о "нормальной" семье и гендерных ролях. Законодательство легитимизирует эти нормы через политику, ограничивающую права ЛГБТ+ сообществ. Существует два подхода к анализу: системо-центричный (total compliance), где нормы воспринимаются как неизменные, и человеко-центричный (boundary expansion), раздвигающий границы допустимого и деконструирующий нормы.
4. Уязвимость системы (по Джудит Батлер)
Джудит Батлер (1990) утверждает, что гендер и сексуальность не являются фиксированными сущностями, а перформативны — они создаются и воспроизводятся через повторяющиеся действия. Этот процесс неустойчив по своей природе, поскольку требует постоянного подтверждения. Любое отклонение от нормы демонстрирует её условность, подрывая легитимность гетеронормативной системы. Таким образом, система должна непрерывно воспроизводить себя, чтобы оставаться устойчивой, что делает её уязвимой для изменений и сопротивления.
5. Парадокс угнетения
Парадокс угнетения заключается в том, что государственные и социальные структуры нуждаются в существовании "инаковых", чтобы укреплять гегемонические нормы. Создание категорий "нормальных" и "девиантных" (Foucault, 1978) помогает укрепить социальные иерархии и отвлечь внимание от других форм несправедливости, таких как классовое неравенство и расизм. При этом угнетение способствует воспроизводству власти, поскольку доминирующие группы сохраняют свои привилегии, контролируя дискурс и институциональную практику.
В конце презентации пригласил студентов изучить карту разных народностей, где практикуются традиции, отличные от европеской бинарной гендерной системы.
#gender@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Город, футбольные фанаты и расизм в Британии. Часть 5. Антирасизм и инклюзия в фанатской культуре
Преобразование футбольных стадионов в более инклюзивные пространства – это не просто работа лиг или клубов, а процесс, в котором участвуют сами болельщики. В последние десятилетия представители BAME-сообществ (Black, Asian, and Minority Ethnic) в Британии нашли стратегии, позволяющие не просто сопротивляться исключающим практикам, но и активно формировать собственные формы фанатской культуры. Эти стратегии включают создание автономных фанатских групп, альтернативные способы поддержки команд и использование музыки как инструмента политического и культурного самовыражения.
Новые фанатские движения Bangla Bantams и Punjabi Wolves
Одним из самых ярких примеров самоорганизации BAME-болельщиков стали этнические фанатские группы, такие как Bangla Bantams (Брадфорд) и Punjabi Wolves (Вулверхэмптон)Bangla Bantams были основаны в сотрудничестве с ФК «Брэдфорд Сити» и Национальным советом по включению фанатов, чтобы помочь британским болельщикам бенгальского происхождения чувствовать себя комфортнее на стадионе. Они не только посещают матчи, но и проводят встречи, продвигают инклюзивные ценности через местные сообщества и участвуют в антирасистских кампаниях.
Punjabi Wolves – аналогичное движение фанатов индийского и пакистанского происхождения, поддерживающих «Вулверхэмптон». Их флаг с пенджабской символикой можно увидеть на трибунах клуба, а их деятельность включает участие в национальных фанатских конференциях и борьбу с дискриминацией. Эти сообщества не просто предоставляют безопасное пространство для BAME-болельщиков, но и способствуют изменению всей фанатской культуры, заявляя о присутствии меньшинств в британском футболе.
Зины и листовки как часть антирасистской борьбы
Исторически антирасистские фанатские движения в Британии активно использовали печатные материалы для просвещения болельщиков и борьбы с дискриминацией. Одним из наиболее успешных примеров является Leeds Fans United Against Racism and Fascism, кампания, стартовавшая в 1970-х годах. Фанаты клуба «Лидс Юнайтед» выпускали фэнзин Marching Altogether, распространяли стикеры, листовки и календари матчей с антирасистскими посланиями.
Этот подход оказался эффективным: к середине 1990-х антирасистская повестка стала частью официальной политики клуба, а открытые проявления расизма на трибунах начали встречаться реже. Впоследствии подобные стратегии были заимствованы и другими фанатскими движениями. Сегодня фэнзины и онлайн-блоги становятся пространствами для обсуждения вопросов расизма и инклюзии, в том числе с участием самих BAME-болельщиков.
Музыка на трибунах: инструмент включения и исключения
Музыка играет огромную роль в фанатской культуре, но ее использование на стадионах также подчеркивает противоречия футбольного мира. В вашей статье приведен пример сенегальского болельщика, который во время победного парада «Ливерпуля» в 2019 году играл на барабанах и пел песни в поддержку Садио Мане. Это стало символическим актом, связывающим транснациональные звуковые традиции с локальной фанатской культурой.
При этом исследование Burdsey и Doyle (2022) показало, что многие фанатские кричалки в Британии имеют корни в афрокарибской и афроамериканской музыке, но BAME-болельщики все равно сталкиваются с расизмом на трибунах. Этот парадокс демонстрирует динамику культурного заимствования: элементы этнической культуры могут быть приняты мейнстримом, но носители этой культуры по-прежнему сталкиваются с дискриминацией.
Примером успешной интеграции этнических музыкальных традиций в футбольную культуру стал популярный в Англии балти-пай, который появился благодаря южноазиатским сообществам. Помимо еды, стадионы начали включать музыку различных культур в предматчевые плейлисты и перерывы между таймами. Некоторые клубы, такие как Leyton Orient и Birmingham City, используют элементы бхангры перед матчами, чтобы отметить вклад пенджабского сообщества в британский футбол.
#ethnic_idenity #football_racism #заметки_PhD@tutorinmoscow
Преобразование футбольных стадионов в более инклюзивные пространства – это не просто работа лиг или клубов, а процесс, в котором участвуют сами болельщики. В последние десятилетия представители BAME-сообществ (Black, Asian, and Minority Ethnic) в Британии нашли стратегии, позволяющие не просто сопротивляться исключающим практикам, но и активно формировать собственные формы фанатской культуры. Эти стратегии включают создание автономных фанатских групп, альтернативные способы поддержки команд и использование музыки как инструмента политического и культурного самовыражения.
Новые фанатские движения Bangla Bantams и Punjabi Wolves
Одним из самых ярких примеров самоорганизации BAME-болельщиков стали этнические фанатские группы, такие как Bangla Bantams (Брадфорд) и Punjabi Wolves (Вулверхэмптон)Bangla Bantams были основаны в сотрудничестве с ФК «Брэдфорд Сити» и Национальным советом по включению фанатов, чтобы помочь британским болельщикам бенгальского происхождения чувствовать себя комфортнее на стадионе. Они не только посещают матчи, но и проводят встречи, продвигают инклюзивные ценности через местные сообщества и участвуют в антирасистских кампаниях.
Punjabi Wolves – аналогичное движение фанатов индийского и пакистанского происхождения, поддерживающих «Вулверхэмптон». Их флаг с пенджабской символикой можно увидеть на трибунах клуба, а их деятельность включает участие в национальных фанатских конференциях и борьбу с дискриминацией. Эти сообщества не просто предоставляют безопасное пространство для BAME-болельщиков, но и способствуют изменению всей фанатской культуры, заявляя о присутствии меньшинств в британском футболе.
Зины и листовки как часть антирасистской борьбы
Исторически антирасистские фанатские движения в Британии активно использовали печатные материалы для просвещения болельщиков и борьбы с дискриминацией. Одним из наиболее успешных примеров является Leeds Fans United Against Racism and Fascism, кампания, стартовавшая в 1970-х годах. Фанаты клуба «Лидс Юнайтед» выпускали фэнзин Marching Altogether, распространяли стикеры, листовки и календари матчей с антирасистскими посланиями.
Этот подход оказался эффективным: к середине 1990-х антирасистская повестка стала частью официальной политики клуба, а открытые проявления расизма на трибунах начали встречаться реже. Впоследствии подобные стратегии были заимствованы и другими фанатскими движениями. Сегодня фэнзины и онлайн-блоги становятся пространствами для обсуждения вопросов расизма и инклюзии, в том числе с участием самих BAME-болельщиков.
Музыка на трибунах: инструмент включения и исключения
Музыка играет огромную роль в фанатской культуре, но ее использование на стадионах также подчеркивает противоречия футбольного мира. В вашей статье приведен пример сенегальского болельщика, который во время победного парада «Ливерпуля» в 2019 году играл на барабанах и пел песни в поддержку Садио Мане. Это стало символическим актом, связывающим транснациональные звуковые традиции с локальной фанатской культурой.
При этом исследование Burdsey и Doyle (2022) показало, что многие фанатские кричалки в Британии имеют корни в афрокарибской и афроамериканской музыке, но BAME-болельщики все равно сталкиваются с расизмом на трибунах. Этот парадокс демонстрирует динамику культурного заимствования: элементы этнической культуры могут быть приняты мейнстримом, но носители этой культуры по-прежнему сталкиваются с дискриминацией.
Примером успешной интеграции этнических музыкальных традиций в футбольную культуру стал популярный в Англии балти-пай, который появился благодаря южноазиатским сообществам. Помимо еды, стадионы начали включать музыку различных культур в предматчевые плейлисты и перерывы между таймами. Некоторые клубы, такие как Leyton Orient и Birmingham City, используют элементы бхангры перед матчами, чтобы отметить вклад пенджабского сообщества в британский футбол.
#ethnic_idenity #football_racism #заметки_PhD@tutorinmoscow
Цифровые пространства как альтернативный стадион
Помимо физического присутствия на трибунах, многие BAME-болельщики нашли альтернативные способы взаимодействия с футболом. Исследование Burdsey и Randhawa (2012) показало, что цифровые пространства – форумы, стриминговые платформы, фанатские чаты – стали новыми зонами для фанатов, которые чувствуют себя некомфортно в традиционной стадионной атмосфере.
На YouTube, Instagram и Twitter появляются блоги и подкасты, посвященные футбольной культуре меньшинств. Например, платформа BAME Football Forum объединяет контент о футболе, расизме и инклюзии, создавая цифровую альтернативу физическому стадиону.
Как меняется фанатская культура?
Изменения в футбольной культуре Британии не происходят мгновенно, но примеры новых фанатских движений, музыкальных инициатив и цифровых сообществ показывают, что процесс инклюзии идет. В то время как клубы вводят официальные антирасистские кампании, настоящие изменения формируются на уровне фанатских сообществ – через зины, листовки, музыкальные инициативы и альтернативные способы поддержки.
Футбольные трибуны остаются местами напряженности, но они же могут стать площадками для реальной инклюзии. Их будущее зависит от того, смогут ли болельщики — как BAME, так и белые — осознать, что принадлежность к клубу должна быть основана не на исключении, а на общности.
#ethnic_idenity #football_racism #заметки_PhD@tutorinmoscow
Помимо физического присутствия на трибунах, многие BAME-болельщики нашли альтернативные способы взаимодействия с футболом. Исследование Burdsey и Randhawa (2012) показало, что цифровые пространства – форумы, стриминговые платформы, фанатские чаты – стали новыми зонами для фанатов, которые чувствуют себя некомфортно в традиционной стадионной атмосфере.
На YouTube, Instagram и Twitter появляются блоги и подкасты, посвященные футбольной культуре меньшинств. Например, платформа BAME Football Forum объединяет контент о футболе, расизме и инклюзии, создавая цифровую альтернативу физическому стадиону.
Как меняется фанатская культура?
Изменения в футбольной культуре Британии не происходят мгновенно, но примеры новых фанатских движений, музыкальных инициатив и цифровых сообществ показывают, что процесс инклюзии идет. В то время как клубы вводят официальные антирасистские кампании, настоящие изменения формируются на уровне фанатских сообществ – через зины, листовки, музыкальные инициативы и альтернативные способы поддержки.
Футбольные трибуны остаются местами напряженности, но они же могут стать площадками для реальной инклюзии. Их будущее зависит от того, смогут ли болельщики — как BAME, так и белые — осознать, что принадлежность к клубу должна быть основана не на исключении, а на общности.
#ethnic_idenity #football_racism #заметки_PhD@tutorinmoscow
Обратный расизм — новая риторика старых привилегий
Title VI of the Civil Rights Act of 1964 запрещает дискриминацию по расовому признаку в программах, получающих федеральное финансирование. Исторически этот закон использовался для борьбы с сегрегацией и создания равного доступа к образованию, став основой для affirmative action и DEI-программ. Однако в последние годы консервативные силы начали использовать этот же закон, но с иной трактовкой — как запрет на любое "учитывание расы", даже если оно направлено на исправление исторической несправедливости.
Этот подход достиг апогея в деле Students for Fair Admissions v. Harvard (SFFA, 2023), инициированном одноименным нонпрофитом. SFFA продвигает идею "обратного расизма", утверждая, что программы DEI якобы дискриминируют белых и азиатских студентов. Верховный суд поддержал эту логику, фактически перевернув суть Title VI: вместо защиты расово маргинализированных групп он теперь используется для демонтажа инструментов, созданных для обеспечения справедливости.
Эта логика лежит в основе письма Министерства образования США, которое объявляет любые программы, учитывающие расовые факторы, незаконными. Документ использует решение по делу Students for Fair Admissions v. Harvard, чтобы перевернуть разговор о расизме и представить белых и азиатских студентов «жертвами» системы, в которой исторически доминировали именно они.
🔍 Политическая социология дискриминации и привилегии
В консервативном политическом дискурсе последние десятилетия происходит смена фокуса с борьбы с угнетением на защиту привилегий. Исследователи (например, Bonilla-Silva, 2006) называют это «цветовой слепотой» – стратегией, которая маскирует системное неравенство под лозунгами о формальном равенстве. Когда правые политики атакуют diversity, equity, and inclusion (DEI), они делают это не потому, что хотят равных возможностей для всех, а потому, что хотят исключить возможность говорить о привилегиях и механизмах расового доминирования. Этот процесс называется «обратным расизмом», но на деле он направлен на сохранение исторического статус-кво.
📰 Что произошло
Министерство образования в письме заявляет, что любая учетная политика, включающая расу, теперь должна считаться незаконной, даже если речь идет о финансовой помощи, внеклассных активностях или темах эссе абитуриентов (Cullen LLP, 2024). Власти начинают активно применять это решение, Министерство уже потребовало от Стэнфорда и других университетов прекратить расово-чувствительные практики, включая стипендии для студентов из исторически маргинализированных сообществ (Stanford Daily, 2025). Такое письмо не просто юридическое разъяснение, а сигнал ко всей системе высшего образования: любые меры, направленные на устранение расового неравенства, теперь под угрозой.
⚖️ Это чисто американское явление?
Такая стратегия имеет много параллелей с процессами, происходящими в российской образовательной системе последних лет. Там также наблюдается переписывание принципов справедливости в пользу официальной идеологии: идеи равенства заменяются мифами об «ущемлении традиционных ценностей». Так же, как в США под лозунгом «цветовой слепоты» устраняют DEI, в России под лозунгом «патриотического образования» уничтожаются гуманитарные дисциплины, которые могли бы способствовать осознанию внутренних механизмов угнетения. Например, закрытие независимых университетов, давление на преподавателей, запрет на проведение гендерных исследований — это всё части одного процесса.
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Title VI of the Civil Rights Act of 1964 запрещает дискриминацию по расовому признаку в программах, получающих федеральное финансирование. Исторически этот закон использовался для борьбы с сегрегацией и создания равного доступа к образованию, став основой для affirmative action и DEI-программ. Однако в последние годы консервативные силы начали использовать этот же закон, но с иной трактовкой — как запрет на любое "учитывание расы", даже если оно направлено на исправление исторической несправедливости.
Этот подход достиг апогея в деле Students for Fair Admissions v. Harvard (SFFA, 2023), инициированном одноименным нонпрофитом. SFFA продвигает идею "обратного расизма", утверждая, что программы DEI якобы дискриминируют белых и азиатских студентов. Верховный суд поддержал эту логику, фактически перевернув суть Title VI: вместо защиты расово маргинализированных групп он теперь используется для демонтажа инструментов, созданных для обеспечения справедливости.
Эта логика лежит в основе письма Министерства образования США, которое объявляет любые программы, учитывающие расовые факторы, незаконными. Документ использует решение по делу Students for Fair Admissions v. Harvard, чтобы перевернуть разговор о расизме и представить белых и азиатских студентов «жертвами» системы, в которой исторически доминировали именно они.
🔍 Политическая социология дискриминации и привилегии
В консервативном политическом дискурсе последние десятилетия происходит смена фокуса с борьбы с угнетением на защиту привилегий. Исследователи (например, Bonilla-Silva, 2006) называют это «цветовой слепотой» – стратегией, которая маскирует системное неравенство под лозунгами о формальном равенстве. Когда правые политики атакуют diversity, equity, and inclusion (DEI), они делают это не потому, что хотят равных возможностей для всех, а потому, что хотят исключить возможность говорить о привилегиях и механизмах расового доминирования. Этот процесс называется «обратным расизмом», но на деле он направлен на сохранение исторического статус-кво.
📰 Что произошло
Министерство образования в письме заявляет, что любая учетная политика, включающая расу, теперь должна считаться незаконной, даже если речь идет о финансовой помощи, внеклассных активностях или темах эссе абитуриентов (Cullen LLP, 2024). Власти начинают активно применять это решение, Министерство уже потребовало от Стэнфорда и других университетов прекратить расово-чувствительные практики, включая стипендии для студентов из исторически маргинализированных сообществ (Stanford Daily, 2025). Такое письмо не просто юридическое разъяснение, а сигнал ко всей системе высшего образования: любые меры, направленные на устранение расового неравенства, теперь под угрозой.
⚖️ Это чисто американское явление?
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Как политика обязательного сообщения влияет на доверие между школьниками и специалистами
В рамках одной из некоммерческих образовательных программ по профилактике насилия в Лос-Анджелесе, фасилитаторы ведут занятия по обучению учащихся основам здоровых межличностных отношений и признакам насилия. Они проводят групповые интерактивные сессии-тренинги. Фасилитаторы стараются создать безопасную и поддерживающую атмосферу, чтобы учащиеся могли свободно выражать свои мысли и чувства, однако, сталкиваясь с обязательствами по mandated reporting о случаях насилия, они оказываются в сложной ситуации.
Они должны соблюдать политику обязательного сообщения, которая требует от них информировать соответствующие органы, если становится известно о случаях насилия. Но, осознавая возможные негативные последствия таких сообщений для учащихся, специалисты зачастую просят их избегать делиться конкретными историями и деталями, которые могли бы привести к официальному вмешательству. Вместо этого звучат формулировки типа “папа моего друга…” или “что если в семье….”.
Вдобавок, меняется то, как сами взрослые позиционирует себя перед детьми. Хоть они и сообщают детям о своем легальном обязательстве, они не акцентируют на этом внимания и ведут себя максимально не по-учительски: просят обращаться к себе по имени, сидят на столах, используют крепкое словцо. Так складывается парадоксальная ситуация: фасилитаторы, хотя и финансируются государством и являются частью его политики, стараются максимально дистанцироваться от своего статуса государственных агентов, чтобы сохранить доверие и открытость со стороны учащихся.
Эта дилемма иллюстрирует концепцию "уличной бюрократии" (street-level bureaucracy), подчеркивая роль индивидуальных государственных агентов, или в данном случае фасилитаторов, в интерпретации и применении законов и политик на практике. Также это пример “negative policy feedback" – когда принятые политические решения влияют на последующее политическое поведение и восприятие политик гражданами.
Политика обязательного сообщения, призванная защитить учащихся и обеспечить их безопасность, на практике может подрывать доверие и открытость, необходимые для эффективного решения проблем насилия и абьюза. Такие "уличные бюрократы" должны взвешивать законные требования и моральные соображения, что часто ведет к поведению, подрывающему основные цели политики.
Получается, что политика, направленная на защиту, может, напротив, усиливать стигматизацию и изоляцию уязвимых групп, тем самым подрывая основные цели, ради которых она была разработана.
По мотивам статьи Greenberg, Max A. 2021. “Not Seeing Like a State: Mandated Reporting, State-Adjacent Actors and the Production of Illegible Subjects.” Social Problems 68 (4): 870–85. https://doi.org/10.1093/socpro/spab003.
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
В рамках одной из некоммерческих образовательных программ по профилактике насилия в Лос-Анджелесе, фасилитаторы ведут занятия по обучению учащихся основам здоровых межличностных отношений и признакам насилия. Они проводят групповые интерактивные сессии-тренинги. Фасилитаторы стараются создать безопасную и поддерживающую атмосферу, чтобы учащиеся могли свободно выражать свои мысли и чувства, однако, сталкиваясь с обязательствами по mandated reporting о случаях насилия, они оказываются в сложной ситуации.
Они должны соблюдать политику обязательного сообщения, которая требует от них информировать соответствующие органы, если становится известно о случаях насилия. Но, осознавая возможные негативные последствия таких сообщений для учащихся, специалисты зачастую просят их избегать делиться конкретными историями и деталями, которые могли бы привести к официальному вмешательству. Вместо этого звучат формулировки типа “папа моего друга…” или “что если в семье….”.
Вдобавок, меняется то, как сами взрослые позиционирует себя перед детьми. Хоть они и сообщают детям о своем легальном обязательстве, они не акцентируют на этом внимания и ведут себя максимально не по-учительски: просят обращаться к себе по имени, сидят на столах, используют крепкое словцо. Так складывается парадоксальная ситуация: фасилитаторы, хотя и финансируются государством и являются частью его политики, стараются максимально дистанцироваться от своего статуса государственных агентов, чтобы сохранить доверие и открытость со стороны учащихся.
Эта дилемма иллюстрирует концепцию "уличной бюрократии" (street-level bureaucracy), подчеркивая роль индивидуальных государственных агентов, или в данном случае фасилитаторов, в интерпретации и применении законов и политик на практике. Также это пример “negative policy feedback" – когда принятые политические решения влияют на последующее политическое поведение и восприятие политик гражданами.
Политика обязательного сообщения, призванная защитить учащихся и обеспечить их безопасность, на практике может подрывать доверие и открытость, необходимые для эффективного решения проблем насилия и абьюза. Такие "уличные бюрократы" должны взвешивать законные требования и моральные соображения, что часто ведет к поведению, подрывающему основные цели политики.
Получается, что политика, направленная на защиту, может, напротив, усиливать стигматизацию и изоляцию уязвимых групп, тем самым подрывая основные цели, ради которых она была разработана.
По мотивам статьи Greenberg, Max A. 2021. “Not Seeing Like a State: Mandated Reporting, State-Adjacent Actors and the Production of Illegible Subjects.” Social Problems 68 (4): 870–85. https://doi.org/10.1093/socpro/spab003.
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Как политические идеи — от прав человека до электронной бюрократии — распространяются по миру? Социолог Андреас Виммер предлагает смотреть не на абстрактную глобализацию, а на домены распространения — устойчивые сети стран и сообществ, где идеи движутся по каналам плотных связей.
Домены формируются через миграцию, торговлю, союзы, общую историю или даже просто внимание друг к другу — как у бывших колоний и метрополий, или у стран, связанных религией и языком. Например, Франция остаётся символическим центром для франкоязычных стран Африки, а США — для стран Латинской Америки. Виммер пишет: идеи распространяются в доменах не потому, что одна страна «главнее», а потому что существует постоянное наблюдение, подражание и заимствование.
Механизмы разные. Где-то работает прямая передача — через давление, как в случае с колониальной администрацией. Где-то — имитация, как с гражданским образованием в восточноевропейских странах после 1990-х. В доменах миграции и диаспор идеи передаются через социальные переводы: адаптированные версии возвращаются обратно — как, например, формы ислама, переосмысленные мигрантами.
Интересно, что одни домены устроены иерархично и плотно, а другие — слабо институционализированы и полицентричны, как, например, сети мусульманской диаспоры. Это влияет на скорость, глубину и способ распространения: идеи могут быстро охватывать весь домен или закрепляться точечно.
Виммер показывает, что мир — не единая система, а перекрывающаяся сеть маршрутов. Поэтому одна и та же идея — будь то демократия, протест или религиозная реформа — в разных странах принимает разные формы. Чтобы понять это, нужно не искать «модель для всех», а вслушиваться в логику конкретных маршрутов, по которым живут и меняются сообщества.
Domains of Diffusion: How Culture and Institutions Travel around the World and with What Consequences
Andreas Wimmer
American Journal of Sociology 2021 126:6, 1389-1438
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Домены формируются через миграцию, торговлю, союзы, общую историю или даже просто внимание друг к другу — как у бывших колоний и метрополий, или у стран, связанных религией и языком. Например, Франция остаётся символическим центром для франкоязычных стран Африки, а США — для стран Латинской Америки. Виммер пишет: идеи распространяются в доменах не потому, что одна страна «главнее», а потому что существует постоянное наблюдение, подражание и заимствование.
Механизмы разные. Где-то работает прямая передача — через давление, как в случае с колониальной администрацией. Где-то — имитация, как с гражданским образованием в восточноевропейских странах после 1990-х. В доменах миграции и диаспор идеи передаются через социальные переводы: адаптированные версии возвращаются обратно — как, например, формы ислама, переосмысленные мигрантами.
Интересно, что одни домены устроены иерархично и плотно, а другие — слабо институционализированы и полицентричны, как, например, сети мусульманской диаспоры. Это влияет на скорость, глубину и способ распространения: идеи могут быстро охватывать весь домен или закрепляться точечно.
Виммер показывает, что мир — не единая система, а перекрывающаяся сеть маршрутов. Поэтому одна и та же идея — будь то демократия, протест или религиозная реформа — в разных странах принимает разные формы. Чтобы понять это, нужно не искать «модель для всех», а вслушиваться в логику конкретных маршрутов, по которым живут и меняются сообщества.
Domains of Diffusion: How Culture and Institutions Travel around the World and with What Consequences
Andreas Wimmer
American Journal of Sociology 2021 126:6, 1389-1438
#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Что такое социальная конструкция?
Продолжаю тему, которую так или иначе уже поднимал тут в постах о футбольных фанатах #football_racism или о культун-сообразном менторинге #culturallyawarementoring
Как мы решаем, кто заслуживает помощи, кого нужно контролировать и кого игнорирует наша политическая система? Дело не только в фактах и цифрах – дело в социальной конструкции.
Социальная конструкция, по сути, это то, как мы коллективно определяем и понимаем различные группы людей. Эти определения не всегда основаны на объективной реальности; они формируются культурными ценностями, стереотипами, историческими нарративами и политической риторикой. Подумайте об этом: что приходит на ум, когда вы слышите термины "получатель пособия", "владелец бизнеса" или "преступник"? Эти образы часто нагружены предположениями и суждениями.
Шнайдер и Ингрэм (1993) утверждают, что социальная конструкция играет решающую роль в разработке политики. Политики и разработчики политики не действуют в вакууме. На них влияют эти уже существующие социальные конструкции различных групп, которые, в свою очередь, формируют политику, которую они создают. Это означает, что то, кто выигрывает от политики, кто несет ее бремя и как разрабатывается политика, глубоко переплетено с тем, как мы, как общество, относимся к тем, кого это касается.
В следующих постах подробнее рассмотрим, как это работает.
Schneider, Anne, and Helen Ingram. 1993. “Social Construction of Target Populations: Implications for Politics and Policy.” American Political Science Review 87 (2): 334–47. https://doi.org/10.2307/2939044.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Продолжаю тему, которую так или иначе уже поднимал тут в постах о футбольных фанатах #football_racism или о культун-сообразном менторинге #culturallyawarementoring
Как мы решаем, кто заслуживает помощи, кого нужно контролировать и кого игнорирует наша политическая система? Дело не только в фактах и цифрах – дело в социальной конструкции.
Социальная конструкция, по сути, это то, как мы коллективно определяем и понимаем различные группы людей. Эти определения не всегда основаны на объективной реальности; они формируются культурными ценностями, стереотипами, историческими нарративами и политической риторикой. Подумайте об этом: что приходит на ум, когда вы слышите термины "получатель пособия", "владелец бизнеса" или "преступник"? Эти образы часто нагружены предположениями и суждениями.
Шнайдер и Ингрэм (1993) утверждают, что социальная конструкция играет решающую роль в разработке политики. Политики и разработчики политики не действуют в вакууме. На них влияют эти уже существующие социальные конструкции различных групп, которые, в свою очередь, формируют политику, которую они создают. Это означает, что то, кто выигрывает от политики, кто несет ее бремя и как разрабатывается политика, глубоко переплетено с тем, как мы, как общество, относимся к тем, кого это касается.
В следующих постах подробнее рассмотрим, как это работает.
Schneider, Anne, and Helen Ingram. 1993. “Social Construction of Target Populations: Implications for Politics and Policy.” American Political Science Review 87 (2): 334–47. https://doi.org/10.2307/2939044.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Формула связи социальных конструкций и политики
Итак, как именно социальные конструкции преобразуются в политику? Шнайдер и Ингрэм предлагают полезную формулу: социальные конструкции обосновывают повестку дня, цели политики, выбор целевых групп и выбранные инструменты. Давайте разберем каждый элемент.
Повестка. Социальные конструкции влияют на то, какие вопросы вообще попадают в политическую повестку дня. Проблемы, затрагивающие группы, которые мы рассматриваем негативно, могут игнорироваться, в то время как проблемы, затрагивающие позитивно рассматриваемые группы, становятся приоритетными.
Цели политики. Наши цели в отношении политики формируются тем, как мы видим целевую группу. Хотим ли мы их поддержать? Контролировать их? Наказать их? Эти разные цели проистекают из разных конструкций.
Целевые группы. Это ключевой момент. У политики должна быть цель: те люди, ради воздействия на которых направлена политика. Социальные конструкции напрямую диктуют, кто выбирается в качестве цели. Например, нацелена ли политика в отношении наркотиков на потребителей, дилеров или на тех и других? Нацелена ли экологическая политика на корпорации или на отдельных потребителей?
Инструменты политики. Наконец, социальные конструкции влияют на то, как мы решаем проблему. Предлагаем ли мы стимулы? Налагаем ли мы штрафы? Предоставляем ли мы социальные программы? Используемые инструменты отражают основные суждения о целевой группе.
В основе всего этого лежат рационализации. Это истории и оправдания, которые мы рассказываем, чтобы объяснить и узаконить наш политический выбор. "Эти люди ленивы, поэтому нам нужно сократить их пособия". "Эти люди жизненно важны для нашей экономики, поэтому нам нужно их поддерживать". Эти рационализации сильны, и они укоренены в социальных конструкциях.
В следующем посте расскажу про четыре типа целевых групп, которые выделяют Шнайдер и Ингрэм.
Schneider, Anne, and Helen Ingram. 1993. “Social Construction of Target Populations: Implications for Politics and Policy.” American Political Science Review 87 (2): 334–47. https://doi.org/10.2307/2939044.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Итак, как именно социальные конструкции преобразуются в политику? Шнайдер и Ингрэм предлагают полезную формулу: социальные конструкции обосновывают повестку дня, цели политики, выбор целевых групп и выбранные инструменты. Давайте разберем каждый элемент.
Повестка. Социальные конструкции влияют на то, какие вопросы вообще попадают в политическую повестку дня. Проблемы, затрагивающие группы, которые мы рассматриваем негативно, могут игнорироваться, в то время как проблемы, затрагивающие позитивно рассматриваемые группы, становятся приоритетными.
Цели политики. Наши цели в отношении политики формируются тем, как мы видим целевую группу. Хотим ли мы их поддержать? Контролировать их? Наказать их? Эти разные цели проистекают из разных конструкций.
Целевые группы. Это ключевой момент. У политики должна быть цель: те люди, ради воздействия на которых направлена политика. Социальные конструкции напрямую диктуют, кто выбирается в качестве цели. Например, нацелена ли политика в отношении наркотиков на потребителей, дилеров или на тех и других? Нацелена ли экологическая политика на корпорации или на отдельных потребителей?
Инструменты политики. Наконец, социальные конструкции влияют на то, как мы решаем проблему. Предлагаем ли мы стимулы? Налагаем ли мы штрафы? Предоставляем ли мы социальные программы? Используемые инструменты отражают основные суждения о целевой группе.
В основе всего этого лежат рационализации. Это истории и оправдания, которые мы рассказываем, чтобы объяснить и узаконить наш политический выбор. "Эти люди ленивы, поэтому нам нужно сократить их пособия". "Эти люди жизненно важны для нашей экономики, поэтому нам нужно их поддерживать". Эти рационализации сильны, и они укоренены в социальных конструкциях.
В следующем посте расскажу про четыре типа целевых групп, которые выделяют Шнайдер и Ингрэм.
Schneider, Anne, and Helen Ingram. 1993. “Social Construction of Target Populations: Implications for Politics and Policy.” American Political Science Review 87 (2): 334–47. https://doi.org/10.2307/2939044.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Четыре типа целевых групп
Чтобы понять, почему одним группам государство предлагает помощь, а другим — контроль и наказание, политологи Энн Шнайдер и Хелен Инграм предлагают смотреть не на эффективность политики, а на то, как общество воспринимает разные категории людей. Их теория основывается на двух измерениях: сколько власти у группы (ресурсов, влияния, доступа к принятию решений) и как она воспринимается обществом — как «заслуживающая» или как «подозрительная». Пересечение этих параметров даёт четыре типа целевых групп, для каждой из которых политика использует свои инструменты.
Привилегированные: Эти группы одновременно считаются и достойными, и влиятельными. Им доверяют, их ценят, их участие в жизни страны воспринимается как очевидная ценность. Это, например, ветераны, пожилые люди, малые предприниматели. Им государство предлагает поощряющие меры: субсидии на жильё, налоговые льготы, гранты, программы расширения доступа к медицине или образованию. Эти меры сопровождаются уважительным тоном, участием в публичных церемониях и символическим признанием. Их включают в повестку без лишнего объяснения, потому что образ уже работает на них: они — «свои», «заслуженные», «надёжные».
Соперники: Эти группы обладают влиянием, но воспринимаются в обществе скорее настороженно. Например, крупные корпорации, богатые налогоплательщики, нефтяные и фармацевтические лоббисты. С ними государство взаимодействует осторожно: они получают доступ к ресурсам, но не публично. Им выделяют субсидии, дают налоговые послабления, позволяют избегать регуляций, но всё это сопровождается сложными переговорами и стремлением сохранить видимость баланса. Политики боятся открыто выступать за их интересы, потому что эти группы могут вызвать общественное недовольство. Поэтому политика здесь – смесь компромиссов, закрытых соглашений и формального регулирования, которое часто работает не в полную силу.
Зависимые: Это группы, к которым относятся с сочувствием, но у которых нет политического веса. Это, например, дети, люди с инвалидностью, бедные пожилые женщины. Образ у них положительный: они “невинные” или “уязвимые”, заслуживают защиты. Но сами они не участвуют в принятии решений. Поэтому государство предлагает им помощь, но на условиях. Пособия выдают через проверки доходов, поддержку сопровождают обязательными курсами, отчётами, подтверждением “хорошего поведения”. Эти меры патерналистские: «мы знаем, что вам нужно, и дадим это — но вы должны подчиниться правилам». Им редко доверяют самим распоряжаться средствами или выбирать форму поддержки — за них всё решают другие.
Девианты: Эти группы лишены и силы, и сочувствия. Это, например, заключённые, люди с наркотической зависимостью, бездомные подростки, неавторизованные мигранты. Их образ — угроза, девиация, социальный балласт. В политике они практически не участвуют, их не спрашивают. Для них государство готовит политику исключения: депортации, тюрьмы, запреты, санкции. Даже если они обращаются за помощью, их заставляют доказывать, что они “исправились” или “заслужили” вторую попытку. Меры в их отношении почти всегда направлены не на развитие или защиту, а на изоляцию, исправление или контроль. И главное — эти меры почти всегда воспринимаются как естественные, потому что такова логика образа: раз “опасный”, значит — сам виноват.
Социальные конструкции могут меняться со временем, и положение группы может меняться. Например, мигранты могут быть “нужными работниками” или “угрозой национальной безопасности” — в зависимости от политического момента. Но пока общественный образ группы не изменится, сама структура политики останется прежней. И это — центральный вывод теории Шнайдер и Инграм: государственная политика — это правила и бюджеты, но и язык, в котором одни группы включаются как участники, а другие — как объекты воздействия.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Чтобы понять, почему одним группам государство предлагает помощь, а другим — контроль и наказание, политологи Энн Шнайдер и Хелен Инграм предлагают смотреть не на эффективность политики, а на то, как общество воспринимает разные категории людей. Их теория основывается на двух измерениях: сколько власти у группы (ресурсов, влияния, доступа к принятию решений) и как она воспринимается обществом — как «заслуживающая» или как «подозрительная». Пересечение этих параметров даёт четыре типа целевых групп, для каждой из которых политика использует свои инструменты.
Привилегированные: Эти группы одновременно считаются и достойными, и влиятельными. Им доверяют, их ценят, их участие в жизни страны воспринимается как очевидная ценность. Это, например, ветераны, пожилые люди, малые предприниматели. Им государство предлагает поощряющие меры: субсидии на жильё, налоговые льготы, гранты, программы расширения доступа к медицине или образованию. Эти меры сопровождаются уважительным тоном, участием в публичных церемониях и символическим признанием. Их включают в повестку без лишнего объяснения, потому что образ уже работает на них: они — «свои», «заслуженные», «надёжные».
Соперники: Эти группы обладают влиянием, но воспринимаются в обществе скорее настороженно. Например, крупные корпорации, богатые налогоплательщики, нефтяные и фармацевтические лоббисты. С ними государство взаимодействует осторожно: они получают доступ к ресурсам, но не публично. Им выделяют субсидии, дают налоговые послабления, позволяют избегать регуляций, но всё это сопровождается сложными переговорами и стремлением сохранить видимость баланса. Политики боятся открыто выступать за их интересы, потому что эти группы могут вызвать общественное недовольство. Поэтому политика здесь – смесь компромиссов, закрытых соглашений и формального регулирования, которое часто работает не в полную силу.
Зависимые: Это группы, к которым относятся с сочувствием, но у которых нет политического веса. Это, например, дети, люди с инвалидностью, бедные пожилые женщины. Образ у них положительный: они “невинные” или “уязвимые”, заслуживают защиты. Но сами они не участвуют в принятии решений. Поэтому государство предлагает им помощь, но на условиях. Пособия выдают через проверки доходов, поддержку сопровождают обязательными курсами, отчётами, подтверждением “хорошего поведения”. Эти меры патерналистские: «мы знаем, что вам нужно, и дадим это — но вы должны подчиниться правилам». Им редко доверяют самим распоряжаться средствами или выбирать форму поддержки — за них всё решают другие.
Девианты: Эти группы лишены и силы, и сочувствия. Это, например, заключённые, люди с наркотической зависимостью, бездомные подростки, неавторизованные мигранты. Их образ — угроза, девиация, социальный балласт. В политике они практически не участвуют, их не спрашивают. Для них государство готовит политику исключения: депортации, тюрьмы, запреты, санкции. Даже если они обращаются за помощью, их заставляют доказывать, что они “исправились” или “заслужили” вторую попытку. Меры в их отношении почти всегда направлены не на развитие или защиту, а на изоляцию, исправление или контроль. И главное — эти меры почти всегда воспринимаются как естественные, потому что такова логика образа: раз “опасный”, значит — сам виноват.
Социальные конструкции могут меняться со временем, и положение группы может меняться. Например, мигранты могут быть “нужными работниками” или “угрозой национальной безопасности” — в зависимости от политического момента. Но пока общественный образ группы не изменится, сама структура политики останется прежней. И это — центральный вывод теории Шнайдер и Инграм: государственная политика — это правила и бюджеты, но и язык, в котором одни группы включаются как участники, а другие — как объекты воздействия.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
Социальная политика как зеркало социальной конструкции
(на примере программы Medicaid)
Рассмотрим конкретный пример — Medicaid, крупнейшую программу медицинской помощи для людей с низкими доходами в США. На первый взгляд (особенно мой российский), это логичная поддержка, но в ее структуре зашит четкий посыл: не все бедные одинаково “достойны” поддержки.
Созданная в 1965 году в рамках Great Society, Medicaid изначально обслуживала группы, вызывающие общественное сочувствие: вдовы, инвалиды, пожилые. Эти группы относились к категории «зависимых» в терминах Шнайдер и Ингрэм: у них мало политической власти, но они воспринимаются как заслуживающие помощи. Им помогали патерналистски, с жёсткими условиями и бюрократией.
С 1970-х годов, особенно после истории Линды Тейлор — прототипа “welfare queen”, усилилась риторика, изображающая получателей пособий как ленивых, жуликоватых и расово кодированных. Рональд Рейган активно использовал этот образ в кампании 1976 года, что легло в основу политики 1990-х. Результат: реформа 1996 года (Personal Responsibility and Work Opportunity Act), которая ужесточила правила доступа к помощи и ввела ограничения. Хотя сама Medicaid формально сохранилась, логика «девиантной» конструкции просочилась в её практику. Возникли ограничения, штрафы, требования к работе и “POWER-счета”, как в случае программы HIP в штате Индиана, описанной в исследовании Крейга (2024). Малейшие ошибки в сроках оплаты могут привести к потере страховки.
В статье Zhu & Clark (2015) приводится показательный пример: несмотря на то, что Medicaid формально гарантирует право на медицинскую помощь, многие штаты устанавливают настолько узкие критерии и сложные процедуры, что люди с низким доходом — особенно без детей или в неэкстренной ситуации — часто не имеют фактической возможности получить помощь. Это иллюстрирует парадокс «права без доступа»: программа существует на бумаге, но архитектура доступа делает её недостижимой для многих нуждающихся.
***
Социальная конструкция – фильтр, через который пропускаются социальные ресурсы. В зависимости от того, как изображена целевая группа — как жертва обстоятельств или как мошенник системы — она либо получает помощь, либо сталкивается с подозрением, проверками и бюрократическим насилием. Medicaid — зеркало этих представлений.
В следующем посте буду спекулировать на тему социальной конструкции тьютора в РФ, есть интересная гипотеза.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
(на примере программы Medicaid)
Рассмотрим конкретный пример — Medicaid, крупнейшую программу медицинской помощи для людей с низкими доходами в США. На первый взгляд (особенно мой российский), это логичная поддержка, но в ее структуре зашит четкий посыл: не все бедные одинаково “достойны” поддержки.
Созданная в 1965 году в рамках Great Society, Medicaid изначально обслуживала группы, вызывающие общественное сочувствие: вдовы, инвалиды, пожилые. Эти группы относились к категории «зависимых» в терминах Шнайдер и Ингрэм: у них мало политической власти, но они воспринимаются как заслуживающие помощи. Им помогали патерналистски, с жёсткими условиями и бюрократией.
С 1970-х годов, особенно после истории Линды Тейлор — прототипа “welfare queen”, усилилась риторика, изображающая получателей пособий как ленивых, жуликоватых и расово кодированных. Рональд Рейган активно использовал этот образ в кампании 1976 года, что легло в основу политики 1990-х. Результат: реформа 1996 года (Personal Responsibility and Work Opportunity Act), которая ужесточила правила доступа к помощи и ввела ограничения. Хотя сама Medicaid формально сохранилась, логика «девиантной» конструкции просочилась в её практику. Возникли ограничения, штрафы, требования к работе и “POWER-счета”, как в случае программы HIP в штате Индиана, описанной в исследовании Крейга (2024). Малейшие ошибки в сроках оплаты могут привести к потере страховки.
В статье Zhu & Clark (2015) приводится показательный пример: несмотря на то, что Medicaid формально гарантирует право на медицинскую помощь, многие штаты устанавливают настолько узкие критерии и сложные процедуры, что люди с низким доходом — особенно без детей или в неэкстренной ситуации — часто не имеют фактической возможности получить помощь. Это иллюстрирует парадокс «права без доступа»: программа существует на бумаге, но архитектура доступа делает её недостижимой для многих нуждающихся.
***
Социальная конструкция – фильтр, через который пропускаются социальные ресурсы. В зависимости от того, как изображена целевая группа — как жертва обстоятельств или как мошенник системы — она либо получает помощь, либо сталкивается с подозрением, проверками и бюрократическим насилием. Medicaid — зеркало этих представлений.
В следующем посте буду спекулировать на тему социальной конструкции тьютора в РФ, есть интересная гипотеза.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow
С точки зрения институциональной социологии, мы видим процесс нормативного изоморфизма (DiMaggio & Powell, 1983): чтобы выжить и быть признанным, тьюторское сообщество адаптирует язык — переводит «путь самоопределения» в «индивидуальный маршрут», «сопровождение» в «наставничество», «тьюториал» в «кураторский час» (это я фантазирую, надо доказывать). В такой адаптации происходит подмена: тьюторская риторика начинает обслуживать иные цели. Как писал Грамши, гегемония работает не через подавление, а через апроприацию: смыслы захватываются, чтобы транслировать иные отношения власти.
В этом смысле наставник побеждает. Не потому, что он лучше. А потому, что его социальная конструкция совместима с логикой политики. Наставник — это лицо системы. А тьютор — её тень: вызов, возможность, которая всё ещё не реализована.
Комментарий от Марии Чередилиной: “<…>Допускаю, что кто-то, прочтя Ваш текст, захочет защитить наставничество (там тоже есть место открытости запросу ребенка и среде, сопровождению, особенно в интерпретации МТА при исполнении проектов АСИ), но <…> у меня нет к нему [вашему объяснению] правок.”
Как вам такое размышление? Замечали ли подобное?
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow #тьютор
В этом смысле наставник побеждает. Не потому, что он лучше. А потому, что его социальная конструкция совместима с логикой политики. Наставник — это лицо системы. А тьютор — её тень: вызов, возможность, которая всё ещё не реализована.
Комментарий от Марии Чередилиной: “<…>Допускаю, что кто-то, прочтя Ваш текст, захочет защитить наставничество (там тоже есть место открытости запросу ребенка и среде, сопровождению, особенно в интерпретации МТА при исполнении проектов АСИ), но <…> у меня нет к нему [вашему объяснению] правок.”
Как вам такое размышление? Замечали ли подобное?
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow #тьютор
Как тьюторство осваивает поле наставничества — и меняет его изнутри
Продолжая размышления о тьюторе и наставнике как фигурах с разной социальной и политической судьбой, хочу предложить другой ракурс. Если посмотреть на эти две профессии как на организационные формы, становится видна любопытная динамика.
Наставничество за последние годы получило весомое институциональное преимущество. Оно включено в нормативные документы, встроено в нацпроекты, обеспечено метриками, грантами. Это делает его ресурсно устойчивым и управляемым. С точки зрения организационной социологии, пример успешной институционализации.
Тьюторство, напротив, оказалось в положении уязвимого игрока. Его поле — авторские школы, инклюзия, дети с ОВЗ, профориентационные проекты. В силу практикуемых педагогических принципов, оно плохо адаптируется к вертикальной логике отчётности: требует доверия, допускает множественность траекторий, не предлагает универсальных метрик. И в этом смысле тьюторство всегда находилось в тени более «удобных» управленческих решений.
Пообщавшись с Татьяной Ковалевой по мотивам моего прошлого поста, я понял, что тьюторское сообщество пошло по пути стратегической адаптации. Оно вошло в поле наставничества, чтобы встроить туда свои смыслы. Так возникло понятие «образовательного наставничества», включающее тьюторские практики: работу с субъектностью, self skills, индивидуальные маршруты и практики вопрошания.
С теоретической точки зрения, это пример embedded agency — встроенного действия. Как показывают Hardy & Maguire, акторы на периферии поля часто обладают большей гибкостью в инициировании институциональных изменений. Не имея прямой власти, тьюторство работает через узловые точки, где создаются новые нормы и педагогические инновации (та же формулировка идеи self skills как особого предмета работы образовательного наставника). Таким образом, войдя и оставаясь в поле наставничества, тьюторство продолжает сохранять свое смысловое ядро и инструментарий, заняв более-менее безопасное стратегическое место на карте помогающих профессий.
Так мы видим не пример борьбы (которую, учитывая слабую социальную конструкцию тьюторства на арене российского образования, оно бы проиграло), а работа с ограничениями. В институциональной теории это называется constraint absorption — включённость в доминирующую систему без утраты ядра. Тьюторство не противопоставляет себя системе, а использует её язык и инфраструктуру для продвижения оригинальной педагогической логики.
В этой способности адаптироваться, сохраняя смысл, и заключена сила тьюторства как живой практики. Если говорить языком Schneider & Ingram, это пример группы с положительной социальной конструкцией, но слабой политической позицией, которая, тем не менее, умеет действовать в рамках чужой гегемонии — и менять её изнутри.
Hardy, C., & Maguire, S. (2008). Institutional entrepreneurship. In R. Greenwood et al. (Eds.), The SAGE Handbook of Organizational Institutionalism.
Schneider, A., & Ingram, H. (1993). Social construction of target populations: Implications for politics and policy. American Political Science Review.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow #тьютор
Продолжая размышления о тьюторе и наставнике как фигурах с разной социальной и политической судьбой, хочу предложить другой ракурс. Если посмотреть на эти две профессии как на организационные формы, становится видна любопытная динамика.
Наставничество за последние годы получило весомое институциональное преимущество. Оно включено в нормативные документы, встроено в нацпроекты, обеспечено метриками, грантами. Это делает его ресурсно устойчивым и управляемым. С точки зрения организационной социологии, пример успешной институционализации.
Тьюторство, напротив, оказалось в положении уязвимого игрока. Его поле — авторские школы, инклюзия, дети с ОВЗ, профориентационные проекты. В силу практикуемых педагогических принципов, оно плохо адаптируется к вертикальной логике отчётности: требует доверия, допускает множественность траекторий, не предлагает универсальных метрик. И в этом смысле тьюторство всегда находилось в тени более «удобных» управленческих решений.
Пообщавшись с Татьяной Ковалевой по мотивам моего прошлого поста, я понял, что тьюторское сообщество пошло по пути стратегической адаптации. Оно вошло в поле наставничества, чтобы встроить туда свои смыслы. Так возникло понятие «образовательного наставничества», включающее тьюторские практики: работу с субъектностью, self skills, индивидуальные маршруты и практики вопрошания.
С теоретической точки зрения, это пример embedded agency — встроенного действия. Как показывают Hardy & Maguire, акторы на периферии поля часто обладают большей гибкостью в инициировании институциональных изменений. Не имея прямой власти, тьюторство работает через узловые точки, где создаются новые нормы и педагогические инновации (та же формулировка идеи self skills как особого предмета работы образовательного наставника). Таким образом, войдя и оставаясь в поле наставничества, тьюторство продолжает сохранять свое смысловое ядро и инструментарий, заняв более-менее безопасное стратегическое место на карте помогающих профессий.
Так мы видим не пример борьбы (которую, учитывая слабую социальную конструкцию тьюторства на арене российского образования, оно бы проиграло), а работа с ограничениями. В институциональной теории это называется constraint absorption — включённость в доминирующую систему без утраты ядра. Тьюторство не противопоставляет себя системе, а использует её язык и инфраструктуру для продвижения оригинальной педагогической логики.
В этой способности адаптироваться, сохраняя смысл, и заключена сила тьюторства как живой практики. Если говорить языком Schneider & Ingram, это пример группы с положительной социальной конструкцией, но слабой политической позицией, которая, тем не менее, умеет действовать в рамках чужой гегемонии — и менять её изнутри.
Hardy, C., & Maguire, S. (2008). Institutional entrepreneurship. In R. Greenwood et al. (Eds.), The SAGE Handbook of Organizational Institutionalism.
Schneider, A., & Ingram, H. (1993). Social construction of target populations: Implications for politics and policy. American Political Science Review.
#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow #тьютор