Еду в поезде. Напротив сидит элегантная дама лет 60. Долго шевелит губами, что-то соображая, потом также долго выговаривает английскую фразу.
- Вы хотите что-то спросить? – говорю. – Можно по-русски.
Дама облегчённо вздыхает, улыбается и спрашивает сколько ещё остановок до Тель-Авива. Объясняю, что в Тель-Авиве 4 остановки, спрашиваю, куда ей надо. Дама зачитывает с телефона:
- улица Игаль Алон, 96.
- Через две остановки. Сойдя с поезда, идите к выходу, который слева.
Дама благодарит, интересуется:
- Вы давно здесь?
- Давно, тридцать с лишним лет.
- А я полгода всего. Дети послали, на разведку. Они пока в Москве.
Я киваю. Даме хочется поговорить.
- Никак не могут решиться. Зятю обещали хорошую работу в Америке, но сорвалось в последний момент.
Я киваю снова. Дама объясняет:
- У них там интересная, перспективная работа. И у дочки, и у зятя. И зарплата хорошая. И внуки в хорошей школе. А здесь что? За старухами ходить? Улицы убирать?
Я молчу. Дама продолжает:
- Здешние знакомые все их ругают, мол, живут, как в пузыре, как будто ничего и не случилось. А как они должны жить? Рыдать каждый день? Голодать? В театр не ходить? И кому от этого легче будет?
Я пожимаю плечами.
- Вот у вас тут тоже война, и вы тоже живёте как ни в чем не бывало. И никто вас не осуждает, - говорит дама.
- Вы в самом деле не видите разницы? – не выдержав, спрашиваю я.
Дама окидывает меня ледяным взглядом и медленно цедит, наполняя презрением каждый слог и каждую букву:
- Да, я не вижу никакой разницы.
- Вам выходить, - говорю я. – Следующая остановка ваша.
Не прощаясь, дама идёт к выходу.
Я смотрю в окно. Выйдя из вагона, дама поворачивает направо, оглядывается и замечает в окне меня. Можно бы показать ей, что не в ту сторону выходит, но я – грешна! – не показываю.

День Иерусалима

Мы прилетели в Израиль в июле. В разгар лета, в разгар арабской интифады, в разгар репатриации. В ульпанах (языковых курсах) не было мест, в городах не было квартир на съем, в природе не было дождя, а у нас не было ни друзей, ни даже просто хороших знакомых, только дальние родственники – из ближних мы были самыми первыми.
Мы уезжали, не очень представляя себе, куда едем, но точно зная - зачем. Оказалось, что это - самая лучшая комбинация, никаких ожиданий и убеждение, что ты вернулся домой. Но всё было слишком в этой новой стране – слишком сильная жара, слишком шумные люди, слишком узкие улицы, слишком быстрая речь. Ночью, ворочаясь без сна в крошечной съёмной квартирке, я пыталась представить себе времена, когда всё это – эти улицы, эта речь, эти люди - станет моим. Получалось плохо, но впереди была целая жизнь, и я не позволяла себе расстраиваться.
Спустя две недели нас отправили в группу, уже отучившуюся два месяца, сказав: «Молодые, догоните». Ещё через неделю группу повезли на экскурсию в Иерусалим.
Мои знания о Иерусалиме на тот момент исчерпывались белым плащом с кровавым подбоем и выученным уже в Израиле фактом, что восточный Иерусалим стал израильским только в 1967 году.

Всю дорогу наша учительница что-то рассказывала, но мы не понимали ни слова и не слушали – разглядывали в автобусные окна страну, в которой нам предстояло жить. Ехали мы по главному израильскому шоссе – номер 1, Тель-Авив-Иерусалим, смотрели на жёлтую выгоревшую траву, на зелёные поля, на виноградники, обсаженные розовыми кустами. Что-то неуловимо менялось вокруг, мы въехали в долину, шоссе петляло меж невысоких холмов, на холмах росли деревья, рос лес. Учительница что-то сказала, человек сидевший впереди нас присвистнул от удивления.
- Что она сказала? - спросила я.
- Почти все эти леса посажены, лет 30-40 назад, если я правильно понял, - ответил он.

Он понял правильно, но это мы узнали потом. А пока лес становился все гуще, автобус полз в гору, закладывало уши, по сторонам мелькали останки каких-то военных машин – что это такое и почему они там, мы тоже узнали позже. Автобус поднялся на вершину холма. Под ним, над ним, по сторонам, повсюду стал виден город, непохожий ни на один из виденных мной городов. Он лежал на холмах как уставшая женщина, сильно прижимаясь к земле, не думая ни о красоте, ни об удобстве – просто лежал, и было видно, даже из окна автобуса, даже на скорости, что он – она – лежит тут невообразимо давно.

Автобус остановился у центрального автовокзала. Там нас ждал иерусалимский экскурсовод. Ещё не было струнного моста, не было поезда, не было трамваев, только центр конгрессов отсвечивал вдалеке всеми своими окнами. Но если встать к нему боком, если смотреть вдоль улицы Яффо, то видны будут только старые двухэтажные дома из знаменитого иерусалимского камня, только решетчатые средиземноморские ставни, только старые деревья, только брусчатка мостовой – как сто, как двести лет назад.

Я закрыла глаза, пытаясь представить эту прежнюю жизнь, и вдруг понеслись у меня перед глазами бородатые люди в свободных длинных одеждах, рыцари в тяжёлых латах, легионеры с мечами и копьями, какие-то свирепые всадники в шлемах-шишаках. А ведь я не знала о Иерусалиме почти ничего, по крайней мере на осознанном уровне, на том, на котором вещи извлекаются из памяти по желанию. Ощущение было странное, словно ты прислонился к оси времени, и время течёт сквозь тебя. Экскурсовод заговорил, я открыла глаза – и всё кончилось.

Что это было – я не знаю до сих пор. Может быть, как говорил когда-то один мой университетский профессор, закрывая глаза, мы открываем внутреннее зрение. Может быть, я стояла возле временного портала. Или иерусалимский воздух, который не зря сравнивают с вином, так меня опьянил, или укачали иерусалимские холмы. Не знаю. Но знаю другое: в этот момент я нашла в своей новой стране то, что стало мне якорем, то, что смогла полюбить и люблю до сих пор.
С праздником, Иерусалим.

«Тот город» вошёл в лонглист премии «Ясная поляна».
В прежние, довоенные времена эта новость вызвала бы у меня чистый и абсолютный восторг. Сегодня она вызывает сложные чувства. Книга оказалась в очень, скажем сдержанно, смешанной компании.
- Хотите угодить и вашим, и нашим? - желчно заметил один знакомый по этому поводу.
Не хочу угодить никому. Позиция моя ясна и однозначна. С ней можно спорить, она может казаться – и оказаться - неверной, но её нельзя обвинить в неясности или нечёткости.
Я за полное и абсолютное право Украины решать свою судьбу в границах 1991 года. Я против войны и развязавших её российских властей. Но Путин, его клика и поддерживающие их товарищи с головами назад или внутрь – это ещё не вся страна. В России по-прежнему живут - по невозможности уехать или по сознательному выбору – много честных, умных, смелых людей. Если лишить их возможности читать книги, война не кончится – кончатся они.
Я пишу не только для них – для всех. Для рассеянных по миру русскоязычных, давно и прочно укоренившихся на своих новых местах. Для уехавших в надежде вернуться. Для людей, осознающих, чем кончается любое «Ату его, ату!». Для всех, кому эта война и затеявшие её ненавистны так же, как мне. Для украинцев, если у них есть силы и желание меня читать. Для всех. Но для меня особенно важно, чтобы меня услышали оставшиеся в России. Услышали те, кто в условиях тотальной безостановочной пропаганды, арестов, безумных сроков, вытеснения культуры умудряется сохранять ясную голову и чёткое понимание, что есть добро и что есть зло.
Эти люди, мои читатели, иногда – редко - пишут мне, что «Тот город» помог им продышаться.
Поэтому, пока это возможно (один из отзывов на «Тот город» в Интернете начинается словами: «Я не знаю, почему эту книгу ещё не запретили»), мои книги будут оставаться в России. И проживать свою книжную судьбу. Даже если моя личная репутация потеряет безупречную белизну в глазах адептов венецианской нетерпимости.

Была у меня одна условно-знакомая из тех, кого в Израиле называют ватиками – израильтянами не по рождению, но с большим стажем. Приехала она в Израиль полвека назад, когда квартиры были дешёвыми, люди добрыми, а огурцы - с пупырышками. Муж ее начальствовал на крупном военном заводе, сама она работала в Министерстве просвещения и тоже чем-то там заведовала. Неудивительно, что когда наступили 90-е годы и в Израиль хлынули ее многочисленные и разнообразные родственники, все они ее считали богатой.
Богатой и жадной. Исправно приходя на все семейные праздники, женщина эта, назовем ее Рут, приносила мешки одежды и детских игрушек, посуду, кухонную утварь, иногда даже электроприборы - все добротное, чистое, исправное, но не новое, собранное по друзьям и знакомым. Кроме того, она вручала виновнику торжества конвертик, смущаясь и бормоча на русском с сильным ивритским акцентом старомодные смешные поздравления типа «Пусть снизойдет на вас благословение божье». Сумма в конвертике бывала скромной даже по меркам свежих репатриантов, и родственники обижались и ворчали за ее спиной, что стыдно быть такой скрягой. Но, поскольку она всегда была готова помочь, в банке, в больничной кассе, в разнообразных кабинетах, до конца от нее не открещивались.
Я о ней узнала от своей подруги. Подруга показала как-то на другую сторону улочки и сказала: «Смотри, это идет наша самая богатая и самая жадная родственница».
Я посмотрела. Невысокая сухощавая пожилая женщина шла по тротуару походкой бывшей балерины, подняв голову, расправив плечи и ставя ноги слегка врозь. У нее был странный взгляд, сосредоточенный и пустой, словно она искала, за что бы уцепиться, на что бы посмотреть, а смотреть было не на что. Одета она была скромно, но подруга от этого соображения отмахнулась, сказала: «Так она ж скряга, она и на себя жалеет».
Потом я часто встречала ее на улице: все тот же скромный наряд, та же гордая походка, то же лицо человека, который смотрит поверх жизни, в вечность. В конце 90-х умер ее муж, и как-то очень быстро вслед за ним ушла она сама. Детей у них не было, и подруга, поднимавшая в одиночку двух разбойников, сказала мне с злорадным любопытством: «Посмотрим, кому ее денежки достанутся».
Через несколько дней подруга пришла ко мне и с порога потребовала
- Давай тяпнем.
- Жарко, - осторожно заметила я.
- Все равно, - сказала подруга, - мне надо. Мы сегодня завещание читали.
- Ничего не оставила? - спросила я сочувственно.
- Дура! Да не ты, я, боже, какая я дура! - крикнула подруга и заплакала.
Отплакавшись, она рассказала. У Рут была мать, которая сошла с ума после того, как ее родителей и двух сыновей расстреляли в Дробицком Яре. Самой матери и Рут, младшей дочери, удалось спастись потому, что они стояли крайними в ряду, и в них попали по касательной. Два года они скитались и прятались, потом советские войска освободили Харьковскую область, Рут кончила школу, институт, начала работать, но при первой же возможности уехала в Израиль.
Про расстрел семьи подруга знала, про мать Рут слышала, что она какая-то странная. Вся история воспринималась как трагическая, но давно прошедшая. О том, что Рут привезла мать в Израиль, что в Израиле Рут с мужем основали и все годы содержали бесплатный дом престарелых для переживших Катастрофу людей с ментальными проблемами – не знала. О том, что детей не было по выбору, что Рут, пережившая Дробицкий Яр, считала себя не вправе заводить детей, потому что ужас вошел к ней в гены, как она написала в завещании, даже не подозревала.
Еще в завещании Рут извинялась перед вновь прибывшими родственниками, что так мало могла для них сделать.

История давняя, но я часто вспоминаю ее, читая жаркие дискуссии на тему, как надо и не надо себя вести в наше сложное время, и кто на что имеет право, и какие идиoты находятся на той, другой, не нашей стороне. Иногда так и хочется крикнуть кому-нибудь: на себя посмотри, такой-сякой-разэтакий. Но… Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. Две тысячи лет прошло с тех пор, как это сказано, а мы все судим и судим.

Список 50 исторических многотомников на русском языке, чтобы иметь серьезное и твердое знание

1. Акройд П. «История Англии» в 6 т.
2. Бродель Ф. «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.» в 3 т.
3. Вебер Г. «Всеобщая история» в 15 т.
4. «Всемирная история» в 6 т. / Гл. ред. А.О. Чубарьян.
5. Гиббон Э. «Закат и падение Римской Империи» в 7 т.
6. Гизо Ф. «История английской революции» в 3 т.
7. Голиков И.И. «Деяния Петра Великого» в 15 т.
8. Грец Г. «История евреев с древнейших времен до настоящего» в 12 т.
9. «Духовная культура Китая» в 5 кн. / гл. ред.: М.Л. Титаренко.
10. Зелинский Ф.Ф. «История античных религий» в 6 т.
11. «История XIX века» в 8 т. / Под ред. профессоров Лависса и Рамбо
12. «История Китая с древнейших времен до начала XXI века» в 10 т. / гл. ред. С.Л. Тихвинский.
13. «История России в XIX веке»в 9 т. (Тип. Бр. А. и И. Гранат и Ко).
14. Йегер О. «Всеобщая история» в 4 т.
15. Карамзин Н.М. «История государства Российского» в 12 т.
16. Кареев Н.И. «История Западной Европы в Новое время» в 7 кн.
17. «Кембриджская история древнего мира» в 14 т.
18. Ключевский В.О. «Курс русской истории» в 5 т.
19. Костомаров Н.И. «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» в 3 т.
20. Коткин С. «Сталин» в 3 т.
21. Курциус Э. «История Греции» в 3 т.
22. Мишле Ж. «История французской революции» в 6 т.
23. Моммзен Т. «История Рима» в 5 т.
24. Мюллер А. «История ислама от основания до новейших времён» в 4 т.
25. «Общественная мысль России: с древнейших времен до середины XX в.» в 4 т. / отв. ред. И.Н. Данилевский.
26. «Отечественная война и русское общество. 1812-1912. Юбилейное издание» в 7 т.
27. Пайпс Р. «Русская революция» в 3 кн.
28. Петрушевский А. «Генералиссимус князь Суворов» в 3 т.
29. Плутарх. «Сравнительные жизнеописания» в 3 т.
30. Полевой Н.А. «История русского народа» в 6 т.
31. Прескотт У. «История правления Филиппа II, короля Испании» в 6 ч.
32. Серков А.И. «История русского масонства XX века» в 3 т.
33. Солженицын А.И. «Архипелаг ГУЛаг. 1918-1956. Опыт художественного исследования» в 3 т.
34. Солженицын А.И. «Красное колесо» в 10 т.
35. Соловьев С.М. «История России с древнейших времен» в 29 т.
36. Стасюлевич М.М. «История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых» в 3 т.
37. Сыма Цянь. «Исторические записки (Ши цзи)» в 9 т.
38. Тарле Е.В. «Сочинения» в 12 т.
39. Татищев В.Н. «История Российская» в 7 т.
40. Тит Ливий. «История Рима от основания города» в 3 т.
41. «Три века - Россия от Смуты до нашего времени» в 6 кн. / под ред. В.В. Каллаша.
42. Тьер А. «История французской революции» в 5 т.
43. Тьер А. «История Консульства и империи» в 6 кн.
44. Успенский Ф.И. «История Византийской империи» в 5 т.
45. Черчилль У. «Вторая мировая война» в 6 т.
46. Черчилль У. «История англоязычных народов» в 4 т.
47. Шильдер Н.К. «Император Александр Первый: Его жизнь и царствование» в 4 т.
48. Шлоссер Ф.К. «Всемирная история» в 18 т.
49. Шлоссер Ф.К. «История 18 и 19 столетий до падения Французской империи» в 8 т.
50. Щербатов М.М. «История Российская от древнейших времен» в 7 т.

Можно спорить, о том, являются ли отношения Израиля с Палестинской автономией оккупацией. Можно еще дольше спорить, кто виноват в том, что раз за разом попытки мирных переговоров заканчиваются полнейшим крахом. Можно спорить и о том, кто сделал больше уступок, нужны ли были эти уступки, было ли их слишком мало или, наоборот, слишком много.
Об одном нельзя спорить: существа, которые тыкают приклaдом в пятилетнего мальчика и смеются, и требуют: «Скажи ‘мама’, скажи ’мама’» - на камеру требуют, в запись, чтобы выложить в сеть, чтобы смеяться многократно - людьми не являются. И дети их, стоящие вокруг, дети, которые смеются вслед за взрослыми, и тыкают в мальчика пальцами по отсутствии прикладов, вряд ли вырастут людьми. Так что это тщательно зафиксированное уничтожение – это уничтожение не только несчастного еврeйского ребенка, это уничтожение целого поколения палестинских детей, методичное убивание в них всего человеческого, чтобы ценили, любили, понимали не свободу, а фанатизм, не жизнь, а смeрть и только смeрть.
Но у тех, кто верит в смерть больше, чем в жизнь, нет будущего. Смерть – это всегда прошлое, когда она есть – человека уже нет. Поэтому победят те, кто верит в жизнь. Победим мы. Какую бы тяжелую цену не пришлось нам заплатить. Вот только в следующий раз, когда прекраснодушные либералы из благополучных стран начнут рассказывать нам о страданиях пaлестинцев, нужно напомнить им эту картинку: пaлестинцы, взрослые и дети, стоят кругом и тычут, тычут пальцами в пятилетнего мальчика, вся вина которого в том, что он родился еврeeм в приграничном кибуце. Тычут и смеются.
Как бы ни провоцировали, как бы ни пытались использовать вменяемого человека, он не станет тыкать приклaдом в пятилетнего ребенка и снимать это на видео. Никакая оккупация, никакие страдания не сделают человека зверем, если изначально в нем человеческого больше, чем звериного. Именно поэтому Израиль продолжает сегодня - сегодня! после 700 погибших, включая 500 мирных граждан! - рассылать сообщения жителям Газы: «Уходите, прячьтесь, мы будем бомбить». Можно считать нас дураками, самоубийцами, идиотами в розовых очках, но именно поэтому мы остаемся людьми в любой войне. Именно поэтому мы победим.
Видео не выкладываю, видеть это невозможно. Мазохисты могут найти на других каналах.

Помните эту вечную историю, кочующую по просторам сети, о рассказе из одной строки. "Продаются детские ботиночки. Неношеные". Кажется, Хемингуэй.
Что ж, действительность очередной раз превзошла литературу. "Есть нехватка материнского молока".
Некоторые скажут, что об этом не надо писать, чтобы сохранить свое психическое здоровье. Нет, надо. Именно для того, чтобы сохранить свое психическое здоровье. Нормальным людям трудно воевать, трудно, почти невозможно убивать других людей. Но если знать, что воюешь с абсолютным злом, становится легче.

- Приезжай к нам, - зовут друзья из России, из Франции, из Канады, отовсюду. - Приезжай, пересиди, зачем тебе жить в этом ужасе?
Спасибо, друзья. Благодарна и счастлива, что вы у меня есть. Но не приеду.
Не потому что я необыкновенный герой беспредельного мужества. Герой из меня совсем никакой, и у мужества моего оказались вполне земные пределы. Но Израиль - это мой Дом, мой дом. Это иерусалимские горы, неровной линией перечеркивающие горизонт в ясную погоду, это лимонное деревце на балконе, это привычно громкая гортанная речь под окнами, это старая глупая рыжая собака. Невозможно убегать из дома всякий раз, когда очередные борцы за собственную значимость решат забросать твой дом ракетами. Какой тогда смысл в этом доме вообще? Кто будет поливать это деревце? Улыбаться эти детям? Здороваться с этими стариками? Гулять с этой собакой? Кто будет обживать мой дом, поддерживать, охранять? И почему этот кто-то должен делать это для меня, за меня?
Не уеду. Буду рядом со своими, потому свои теперь все, все девять миллионов триста тысяч израильтян - свои. У нас не только общий дом, у нас общая страшная боль, и общий гнев, и общая надежда. У нас общее прошлое, у нас – так или иначе - общее будущее. Значит, и настоящее у нас должно быть общее, со всеми ракетами, со всей болью, со всеми ужасами нашего нынешнего бытия.
Вот такое решение. Не универсальное, не всем подходит. Никого не осуждаю, у каждого своя мера того, что может вынести его душа. У каждого свои тараканы, свои долги, свои дети. Дай нам бог сил всем, и тем, кто уехал, и тем, кто остался.
Тем, кто остался – спасибо еще и за то, что остались людьми, что ни разу за 18 дней войны не слышала я ни в магазине, ни в поликлинике, ни на улице, ни в автобусе пожелания смерти тем несчастным, от имени которых начался очередной еврейский погром. Спасибо за то, что невыносимая, чудовищная трагедия, которая задела нас всех, абсолютно всех, каждого, не превратила нас в зверей.
Остаюсь дома. Вместе победим. Победим вместе.

Расскажу три истории. Выводов делать не буду – выводы делайте сами.

История первая
Одна из двух израильтянок-заложниц, которых ХАМАС освободил 3 дня назад – это Йохевед Липшиц. Ей 85 лет. Муж Йохевед, Одед Липшиц – журналист, политический активист, один из основателей кибуца Нир Оз. Ему 83 года. В течение многих лет Одед и Йохевед занимались добровольческой деятельностью – они подвозили больных палестинских детей на лечение в израильские больницы. Встречали на пропускном пункте, на границе Израиля и Газы, везли в больницу, потом, если была необходимость, отвозили обратно. Чтобы эти больные дети и их родители не ездили на автобусах с пересадками и не платили больших денег за такси.
Одед по-прежнему остается в заложниках.

История вторая
Иногда, если у палестинских детей обнаруживается рак в тяжелой форме, вместо того, чтобы ездить каждый день на лечение, они остаются в израильских больницах. Бесплатно, естественно. Вместе с матерями.
7 октября, в день кровавой резни, учиненной ХАМАСом на юге Израиля, в одной из израильских больниц лежали несколько таких детей. Узнав о случившемся, их матери ликовали и обнимались от счастья, что ХАМАСу удалось нанести Израилю такой сокрушительный удар. Плясали, смеялись и презрительно игнорировали просьбу медперсонала вести себя поприличней. На третий день они притихли. Из больницы их не выкинули, лечение продолжили по плану, даже когда в больницу поступило огромное количество раненых израильтян с юга.

История третья.
«Свободнaя Пaлестинa от реки дo мoря» («Frоm the river to the seа Palеstinе will bе frее») – любимая речевка и любимый лозунг про-палестинских демонстраций. Для тех, кто не в курсе, река –это Иордан, море – Средиземное. На узкой полоске между рекой Иордан и побережьем Средиземного моря сегодня располагается Израиль. Многие утверждают, что американские студенты, в исступлении выкрикивающие раз за разом эту речевку, не понимают, о чем она, поскольку не знакомы с ближневосточной географией.
С географией они, может быть, и не знакомы, но.
13 октября на совместном антиизраильском митинге студентов Бостонского университета и университета Тафта один из выступающих, Тарек Бацци, заявил: «Мы здесь не для того, чтобы осуждать убийства невинных гражданских лиц с обеих сторон. Мы здесь не для того, чтобы скандировать пустые лозунги, потому что, когда мы говорим «Освободить Палестину» и когда мы говорим «От рeки до мoря», мы понимаем, что это значит… Единственная надежда, которая есть у Палестины, — это ее вооруженное сопротивление… Если вы за свободу Палестины, то вы сторонник вооруженного сопротивления».
Выводов, повторюсь, не будет. Думайте сами.

Когда-то давно, собирая материал для очередной книги, я читала воспоминания солдат первой мировой войны. Одним из повторяющихся мотивов в воспоминаниях людей разного возраста, происхождения, образования был ужас и отвращение после первого убитого врага, особенно если это случилось в рукопашном бою. Многих тошнило, кого-то пробивала жуткая дрожь, практические все обливались потом, некоторые впадали в депрессию, иногда длительную.
Это нормальная человеческая реакция на убийство. На нарушение заповеди. На попытку стать вровень с богом и отнять чужую жизнь.
Это нормальная реакция нормального человека. Даже на войне, даже в обстоятельствах, когда или ты, или тебя, когда перед тобой такой же вооруженный человек с такой же целью – убить врага.
Потому что «Не убий!» – очень сильный и очень древний запрет. Базовый запрет, на нем построена человеческая цивилизация. Нельзя убивать безоружных. Нельзя убивать слабых. Нельзя убивать детей. Нельзя убивать.
Чтобы решиться на это, чтобы пойти на такую чудовищную жестокость как убить младенца и отрезать ему голову, человек должен перестать быть человеком, он должен сломать в себе что-то очень важное, он должен превратить себя в хищное животное, которому неведомы сочувствие и жалость. Он должен отключить память, чтобы страшная эта картина не мучила его потом. Он должен убедить себя в том, что тот, другой, которого он собирается убить – не есть ему подобный. Словом, он должен стать зверем.
Не все люди способны озвереть сами по себе. Некоторых приходиться к этому долго готовить, с самого раннего возраста. Но если повторять каждый день, что другой – не человек, а отвратительная свинья, грязь на подошвах человечества, сатана и причина всех зол, если убеждать постоянно и настойчиво, что убийство этого отвратительного другого не грех, а подвиг, за который ты попадешь в рай, а твоя семья получит много денег, то лет за 10-15 можно вырастить идеальную, жестокую и бездумную, машину для убийства.
Сколько таких машин, готовых к действию, почти готовых, полу-готовых сидит сегодня в туннелях Газы? В бункерах Хезболлы? Сколько их выращено в Афганистане, в Иране, в Йемене?
Хочется спросить своих прекраснодушных европейских друзей и знакомых, вышедших вчера на гигантскую демонстрацию поддержки Палестины в Лондоне: неужели вы так наивны, что верите будто Израилем все кончится? Верите, что сбросив в море 7 миллионов евреев, эти машины убийства не начнут искать себе новые жертвы, а переквалифицируются в садоводов? Что те, кто убивает своих, убивает палестинцев, за свободу которых вы так ратуете, по малейшему подозрению на несогласие, не снесут с лица земли чуждую им западную цивилизацию при первой же возможности?
Если да, вы уже не наивны, а просто и безнадежно глупы. Или трусливы, и отказываетесь смотреть правде в лицо. Если нет – то вашему лицемерию и ханжеству нет предела.

Когда случилось 7 октября, когда мы проснулись субботним утром под звуки сирены, когда на нас полетели тысячи ракет, и тысячи людей оказались на линии огня, я не ждала от своих друзей по всему миру громких высказываний, демонстраций, петиций, публичного осуждения. Никто из нас не ждал. Человек живущий в Бразилии или во Вьетнаме не обязан ежечасно думать о происходящем в Израиле. И не обязан ставить наш флаг на аватар, и петь на улице израильский гимн.
Все, чего мы ждали – это нормальной человеческой реакции. Сочувствия, поддержки.
И многие высказались. Многие ужасались вместе с нами, плакали вместе с нами, негодовали вместе с нами. Многие, но не все. Далеко не все. Я слышу это от многих израильтян.
Убит, похищен, ранен или чудом спасен из рук террористов каждый тысячный житель Израиля. 100% населения сидит под ракетным обстрелами, каждый тридцатый - в армии. Но молчат наши бывшие одноклассники, молчат одногруппники и знакомые, молчат наши приятели и даже хорошие друзья.
Молчат не только публично, но и лично. Продолжают делать вид, что ничего не случилось, выкладывают селфи на красивых фонах, рассуждают о книгах и фильмах, поздравляют всех то с днем пожарника, то с Тыквенным Спасом. Ни словом, ни единым словом не обмолвившись о том ужасе, в котором вот уже почти месяц живет весь Израиль. Не задав естественного человеческого вопроса: «Как вы там?»
Почему они молчат? Потому что им все равно? Или потому что им страшно и не хочется идти против толпы, будь то дагестанская толпа или лондонская, правый путинский антисемитизм или европейский левый? Или они согласны с толпой, пусть не на 100%, но в чем-то или даже во многом? И то страшное, темное, звериное, что вырывается сегодня наружу по всему миру, дремало и в них тоже? Или просто не верят, что их голос что-то изменит? Но мы ведь и не призываем их что-то менять или с кем-то спорить. Мы всего лишь хотим услышать, что им не все равно. Увы! - похоже, что все равно. В лучшем случае.
Что ж, мир подтвердил еще раз, что евреям можно рассчитывать только на себя. Ни на ООН, ни на прогрессивную общественность, ни на дружеские страны – только на себя, на свою армию, да на собственную жестоковыйность. Некоторые из нас еще надеются на Бога. Для других Бог кончился 7 октября.

Когда некто замахивается на тебя ножом или наставляет пистолет с целью отнять кошелек, с ним можно договориться. Отдать ему кошелек – и дело с концом.
Если он просит не только кошелек, но еще и часы, и кольцо – все еще можно договориться. Часы, конечно, жаль, подарены на первую годовщину свадьбы, и кольцо жаль, семейная реликвия, от бабушки досталось, но жизнь дороже, пусть берет и уходит.
Даже когда он собирается угнать твою машину, можно договориться. Ну что такое машина, в конце концов. Можно новую купить, можно и на автобусе ездить, дешевле будет. Забирай машину, только оставь в покое меня и мою семью, сидящую в машине.
Даже когда он собирается отнять твой дом, можно попробовать договориться. Полдома ему, полдома тебе. Ну хорошо, первых два этажа ему, а чердак тебе. Не самое приятное соседство, но все живы, и чердак – тоже часть дома, и все еще можно жить, и видеть из окна море и закаты, и сажать цветы в горшке на подоконнике, и любоваться перелетными птицами. Правда, теперь в гости приходится летать на параплане, потому что нижний сосед не разрешает ходить по его земле, но на параплане даже интересней.
Но вот когда этот некто собирается тебя убить, когда не помогают ни отданные ему деньги, ни часы с кольцом, ни машина, ни полдома, когда все, чего он хочет – это чтобы тебя здесь не было, тогда приходится выбивать из его руки нож и пистолет. Потому что иначе смерть. Тебе и всем твоим близким.
И если выбитый из рук бандита нож случайно заденет в своем полете стоявших вокруг и улюлюкающих приятелей, если выбитый из его рук пистолет выстрелит, и пуля попадет в кого-то, можно сказать только одно: «Не надо стоять и улюлюкать, когда на твоих глазах кого-то хотят убить».

Рут Харан родилась в Бухаресте, в Румынии, в 1935 году, младшая из четырех детей. Ее отец, польский еврей, был выслан из Румынии перед началом войны, поскольку не имел румынского гражданства. Мать с детьми осталась в Бухаресте, но для еврейской семьи жизнь в Румынии становилась все более опасной, и они решили перебраться к отцу. После долгих странствий семья воссоединилась в Одессе, где отец, дипломированный врач, работал в больнице. Через год Германия напала на СССР, и им опять пришлось бежать от приближающихся нацистов.
Снова месяцы странствий, голода и холода. Наконец семья осела в Узбекистане, но сразу после окончания войны отца отправили в Молдавию, заведовать больничным отделением в Кишиневе. Через несколько месяцев он умер от тифа.
После смерти отца с помощью дяди они вернулись в Румынию. В 1947 году семья нелегально иммигрировала в Израиль - британцы, правившие тогда в Палестине, строго ограничивали еврейскую иммиграцию.
Рут помнит, как плыла на корабле, как ее угощали мандаринами, как впервые увидела Бахайские сады в Хайфе и решила, что это рай. Семья поселилась в Хайфе, делила квартиру с двумя другими людьми, делила со страной все ее горести и радости. Рут вышла замуж, появились дети, внуки, правнуки. Пять лет, назад после смерти мужа, Рут переехала в кибуц Беэри, чтобы быть рядом со своим сыном Авшаломом и его семьей.
В субботу 7 октября Харан разбудили сирены воздушной тревоги. Она пыталась позвонить сыну, невестке, внукам – никто не отвечал. Постучали в дверь, она открыла. Перед ней стояли 2 вооруженных человека арабского вида. Внезапно кто-то их позвал, и они ушли. Рут закрыла дверь, все еще не понимая, что происходит. Прождав несколько часов, она вышла из дома. Двое сотрудников службы безопасности приказали ей вернуться внутрь и оставаться в защищенной комнате.
В течение всего дня она пряталась в этой комнате, смотрела телевизор, но не могла понять, о чем идет речь. Она пыталась позвонить сыну, кто-то ответил по-арабски. Через 14 часов, уже ночью, спасатели пришли в дом Харан и отвезли ее на близлежащее поле вместе с другими выжившими. Более 100 из 1100 жителей кибуца были убиты, среди них сын Рут и еще двое родственников. Семь членов ее семьи, включая дочь, внуков и правнуков в возрасте 3 и 8 лет, были увезены в Газу.
Последний месяц 88-летняя Рут Харан живет в доме престарелых в Беер-Шеве. Она рассказывает, что в течение многих лет палестинские рабочие трудились на киббуцных полях, работали на стройках, ели в их столовой и даже на ее собственной кухне. Отношения с членами кибуца были вполне дружеские. Понять и осмыслить случившееся Рут до сих пор не в состоянии. Но одну вещь она знает точно –бежать ей некуда
Из интервью Рут Харан агентству новостей JNS:
«Все мое детство мы бежали, и у нас не было дома. На этот раз я больше не убегу. Я вернусь в свой дом. Осенью в кибуце зацветут подсолнухи, и он станет еще красивее, чем был. Я хочу вернуться домой».

Коллективная ответственность, если она есть, равно применима ко всем коллективам, независимо от места проживания, этноса и благосостояния. Если все россияне отвечают за то, что творит Россия в Украине, и все американцы отвечают за рабство, уничтоженное 150 лет назад, и все израильтяне отвечают за бомбежку Газы, то и все палестинцы отвечают за резню, устроенную ХАМАСом.
Если же коллективной ответственности нет, и нельзя наказывать мирных палестинцев за злодеяния ХАМАСА, то нельзя и наказывать всех россиян за деяния бункерного сидельца, и все американцы не обязаны становиться на одно колено, и нельзя осуждать всех израильтян, и уж тем более всех евреев за то, что происходит в Газе, что бы там не происходило.
Но двойной стандарт, двойная мораль, вечный спутник евреев на протяжении всей их истории, срабатывают опять, и опять, и опять. Бомбить Газу, из которой каждый день, до сих пор, на наши школы и детсады, наши больницы и электростанции, на головы наших детей, летят десятки смертоносных ракет, нельзя. Нет коллективной ответственности.
Но поджигать по всему миру синагоги, избивать евреев, рисовать свастики на домах, издеваться над еврейскими студентами в университетских кампусах, сожалеть, что Гитлep не довел дело до конца - можно. Потому что для евреев коллективная ответственность есть. Всегда есть.
Та часть человечества, которая считает себя прогрессивной, а на деле исповедует протухшие марксистско-анархистские идеи столетней давности вкупе с бесконечной любовью к себе, выученной у дурных психологов, не видит тут никакого противоречия. И не увидит, их оптика испорчена безнадежно. Им проще сорвать плакат, требующий освобождения похищенного израильского младенца, чем посмотреть на этот плакат, на этого несчастного младенца, и задуматься, все ли в порядке с их мировоззрением и системой ценностей. Как сказал как-то гуру новой американской журналистики, когда его репортажи упрекнули в пристрастности и необъективности: «Факты не должны заслонять истину».
Так что приводить факты нет смысла, увы, дорогие израильтяне. Люди, выходящие на про-палестинские демонстрации, находятся там не потому, что они не знают правды. Они находятся там потому, что не хотят знать. Правда мешает им верить в давно затверженные истины. И что с этим делать - совершенно непонятно.

9-месячный Кфир Бибас - самый младший из 32 детей, которых удерживает ХАМАС.

Вся семья — мама Шири, папа Ярден, Ариэль(4) и Кфир, жители кибуца Нир Оз — стали заложниками ХАМАСа.
7 октября в 6:30 утра, когда зазвучали сирены воздушной тревоги, вся семья закрылась в защищенной комнате.
В 9 утра, после 3 часов непрерывного ракетного обстрела, Ярден написал отцу, что снаружи слышны выстрелы, они сидят в защищенной комнате, дети плачут, трудно заставить их замолчать.
В 9:20 он написал отцу: «Я люблю тебя».
В 9:45 написал: «Они внутри».
Позднее в соцсетях появились видео с нательных камер террористов. На одном видно, как вскрывают входную дверь дома семьи Бибас. На другом Шири, окруженная террористами, держит обоих мальчиков на руках, прикрывая одеялом.
3 дня спустя появилась фотография — террорист держит окровавленного Ярдена Бибаса рукой за горло, в другой руке сжимая молоток.
Родители Шири были заживо сожжены террористами. Шири об этом еще не знает.
Каждый 4-й член кибуца Нир Оз был похищен или убит.

Хочу передать привет уважаемой Людмиле Евгеньевне Улицкой. Мы с ней незнакомы, не считая того, что я прочла все ее книги. Но, оказывается, знакомиться и не нужно, мы – один человек. Автор этого утверждения – некто Лев Рыжков.
Он же автор интересной мысли, что в моем романе «Тот город» американцы и украинцы упоминаются исключительно с целью «пролиза» (слово для меня новое, но можно примерно догадаться, о чем идет речь).
Наслаждайтесь.