Ещё одна удивительная судьба, на которую я натолкнулась собирая материалы для новой книги.
В 1909 году в бедной осетинской семье в деревне под Владикавказом родился мальчик Гогки Токаты. В семь лет он остался без отца и начал работать, ни дня не проведя за школьной партой. В 15 лет вступил в комсомол, стал одним из первых трактористов на Северном Кавказе. В 19 лет вступил в партию. Партия послала его в Ленинград, на рабфак. У полуграмотного юноши обнаружились выдающиеся математические способности, и его отправили учиться в МВТУ, в знаменитую Баумановку. После Баумановки - армия, а после армии, снова по комсомольской путёвке - Военно-воздушная академия им. Жуковского. Уже на второй год учёбы его назначают начальником лаборатории. В Академии он познакомился с Циолковским, Циолковский познакомил его с трудами австрийского физика Зенгера, и Токаев понял, что нашёл своё дело – ракеты. В 1938-м он получил диплом, в 1941-м защитил кандидатскую и стал деканом факультета авиационной техники. Кроме МВТУ он преподаёт в МАИ и МЭИ. Блестящая научная карьера, но не исключительная. Исключительное ещё впереди.
Началась война. Токаев пошёл добровольцем в бомбардировочную авиацию, но вскоре его отзывают с фронта для работы над по адаптации добытых разведкой секретных немецких, британских и американских авиационных технологий к условиям советского производства. В 1945-м ему присвоили звание подполковника и назначили Главным ракетным учёным СССР. После победы он работал в Советской секции Германии: был секретарём Жукова, изучал секретные фашистские архивы и допрашивал немецких учёных-ракетчиков, оказавшихся в советской зоне оккупации. В сентябре 1945 г. был избран секретарём партбюро.
Два года он вместе с Сергеем Королёвым изучал ракетные центры Германии, в частности, цеха ракетного центра в Пенемюнде, которым заведовал Вернер фон Браун. Он расшифровали и перевели тысячи немецких документов. Токаева наградили орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». В 1947-м его и Королёва вызвали в Кремль и попросили оценить возможность использования реактивных бомбардировщиков, проекты которых были найдены в Германии, для нанесения ударов по США. Оба ответили: возможно, но требует доработки.
Тогда перед Токаевым поставили новую задачу: тайно вывезти из Европы двух специалистов-ракетчиков. К тому времени в сверхсекретном НИИ «Городомль» на озере Селигер уже работали более ста немецких специалистов-ракетчиков, отобранных по рекомендации Королева и Токаева. Нужны были ещё двое.
Первый — тот самый Зенгер. со знакомства с трудами которого началось увлечение Токаева ракетами. Зенгер, один из создателей немецкого бомбардировщика-космолёта "Зильберфогель", попал во французскую зону и жил в Париже. Второй — немецкий авиаконструктор Курт Танк, создатель истребителя "Фокке-Вульф", разработчик реактивного перехватчика. Знания и опыт этих специалистов позволили бы построить советский орбитальный самолёт всего за год.
Токаев согласился выполнить задание. В октябре 1947-го Танка вывезли в советскую зону оккупации, но он отказался от работы на СССР и смог сбежать в Аргентину.
После такого провала Токаева освободили от должности и вызвали в Москву. Он уже купил билеты и отправил вещи, когда случайно узнал, что СМЕРШ собирается арестовать его. 3 ноября 1947 года вместе с женой и дочерью он перешёл в британский сектор Берлина и попросил политического убежища. Несколько месяцев британская разведка прятала его на конспиративных квартирах в Берлине. В 1948-м Токаев был переправлен в Лондон. Он получил британский паспорт и новое имя — Григори Токати.
Телеграм ограничивает размеры поста, поэтому вторая, английская часть его биографии, еще более интересная, в следующем посте.
В 1909 году в бедной осетинской семье в деревне под Владикавказом родился мальчик Гогки Токаты. В семь лет он остался без отца и начал работать, ни дня не проведя за школьной партой. В 15 лет вступил в комсомол, стал одним из первых трактористов на Северном Кавказе. В 19 лет вступил в партию. Партия послала его в Ленинград, на рабфак. У полуграмотного юноши обнаружились выдающиеся математические способности, и его отправили учиться в МВТУ, в знаменитую Баумановку. После Баумановки - армия, а после армии, снова по комсомольской путёвке - Военно-воздушная академия им. Жуковского. Уже на второй год учёбы его назначают начальником лаборатории. В Академии он познакомился с Циолковским, Циолковский познакомил его с трудами австрийского физика Зенгера, и Токаев понял, что нашёл своё дело – ракеты. В 1938-м он получил диплом, в 1941-м защитил кандидатскую и стал деканом факультета авиационной техники. Кроме МВТУ он преподаёт в МАИ и МЭИ. Блестящая научная карьера, но не исключительная. Исключительное ещё впереди.
Началась война. Токаев пошёл добровольцем в бомбардировочную авиацию, но вскоре его отзывают с фронта для работы над по адаптации добытых разведкой секретных немецких, британских и американских авиационных технологий к условиям советского производства. В 1945-м ему присвоили звание подполковника и назначили Главным ракетным учёным СССР. После победы он работал в Советской секции Германии: был секретарём Жукова, изучал секретные фашистские архивы и допрашивал немецких учёных-ракетчиков, оказавшихся в советской зоне оккупации. В сентябре 1945 г. был избран секретарём партбюро.
Два года он вместе с Сергеем Королёвым изучал ракетные центры Германии, в частности, цеха ракетного центра в Пенемюнде, которым заведовал Вернер фон Браун. Он расшифровали и перевели тысячи немецких документов. Токаева наградили орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». В 1947-м его и Королёва вызвали в Кремль и попросили оценить возможность использования реактивных бомбардировщиков, проекты которых были найдены в Германии, для нанесения ударов по США. Оба ответили: возможно, но требует доработки.
Тогда перед Токаевым поставили новую задачу: тайно вывезти из Европы двух специалистов-ракетчиков. К тому времени в сверхсекретном НИИ «Городомль» на озере Селигер уже работали более ста немецких специалистов-ракетчиков, отобранных по рекомендации Королева и Токаева. Нужны были ещё двое.
Первый — тот самый Зенгер. со знакомства с трудами которого началось увлечение Токаева ракетами. Зенгер, один из создателей немецкого бомбардировщика-космолёта "Зильберфогель", попал во французскую зону и жил в Париже. Второй — немецкий авиаконструктор Курт Танк, создатель истребителя "Фокке-Вульф", разработчик реактивного перехватчика. Знания и опыт этих специалистов позволили бы построить советский орбитальный самолёт всего за год.
Токаев согласился выполнить задание. В октябре 1947-го Танка вывезли в советскую зону оккупации, но он отказался от работы на СССР и смог сбежать в Аргентину.
После такого провала Токаева освободили от должности и вызвали в Москву. Он уже купил билеты и отправил вещи, когда случайно узнал, что СМЕРШ собирается арестовать его. 3 ноября 1947 года вместе с женой и дочерью он перешёл в британский сектор Берлина и попросил политического убежища. Несколько месяцев британская разведка прятала его на конспиративных квартирах в Берлине. В 1948-м Токаев был переправлен в Лондон. Он получил британский паспорт и новое имя — Григори Токати.
Телеграм ограничивает размеры поста, поэтому вторая, английская часть его биографии, еще более интересная, в следующем посте.
О знаниях.
- Зачем сегодня учить историю? - спросил знакомый подросток. – Одно нажатие – и я знаю всё, что хочу знать.
- Во-первых, - говорю, - ты не знаешь, ты читаешь. Через 10 минут это вылетает из твоей головы с той же лёгкостью одного нажатия.
- Ну и что? Надо будет - снова прочитаю.
- Знание, - говорю, – это больше, чем сумма фактов. Это ещё и причинно-следственные связи между этими фактами. Которые не образуются, если каждый факт посещает твою голову по отдельности. Ну и чтобы узнать о чем-то, надо знать, что это что-то вообще существует. Как ты узнаешь?
- Если кто-то скажет – узнаю. А если никто вокруг меня об этом не говорит – зачем мне это знать.
- Да затем, например, что знания повышают сопротивляемость промывке мозгов. Если ты знаешь историю своей страны, знаешь, что случилось, когда и – главное - почему, никакой политик не сможет тебя обмануть, не сможет убедить тебя в существовании того, чего не было, или наоборот, в не-существовании того, что было. Что тяжелей сдвинуть с места, пустое ведро или полное? Вот и с головой то же самое.
- А я политикой не интересуюсь, - говорит вьюнош, вежливо прикрыв зевок ладошкой. – Я никому не верю, мне все пофиг.
- А безумные цены на жилье тебе тоже пофиг?
- Нет, - оживляется мамин-папин сын, мечтающий съехать от родителей.
- А почему они такие высокие, знаешь?
- Ну, это, владельцы квартир оборзели.
- Так почему государство не отрегулирует эти цены?
- Как? - спрашивает и хлопает длинными детскими ресницами.
- Ну, например, с дохода до 1000 долларов в месяц налога не брать, а выше – брать, так что нет смысла поднимать цены выше.
- И почему? - удивляется.
- А ты почитай в интернете. Одно нажатие кнопки - и ты всё знаешь.
Полез в телефон, минут 7 читал, сопел, потом говорит жалобно:
- Там разное пишут, непонятно.
- Ну и фиг с ним, - говорю. - Зачем тебе это знать. Узнаешь, поймёшь, захочешь изменить, придётся думать, на демонстрации ходить, с оппонентами спорить, на выборах голосовать. Оно тебе надо? Многие всю жизнь используют голову как клумбу для причёсок и склад для чужих идей – и ничего.
- Вредная ты, - говорит. Но задумался. Может, поможет.
Я тоже задумалась. О пользе и вреде Интернета.
- Зачем сегодня учить историю? - спросил знакомый подросток. – Одно нажатие – и я знаю всё, что хочу знать.
- Во-первых, - говорю, - ты не знаешь, ты читаешь. Через 10 минут это вылетает из твоей головы с той же лёгкостью одного нажатия.
- Ну и что? Надо будет - снова прочитаю.
- Знание, - говорю, – это больше, чем сумма фактов. Это ещё и причинно-следственные связи между этими фактами. Которые не образуются, если каждый факт посещает твою голову по отдельности. Ну и чтобы узнать о чем-то, надо знать, что это что-то вообще существует. Как ты узнаешь?
- Если кто-то скажет – узнаю. А если никто вокруг меня об этом не говорит – зачем мне это знать.
- Да затем, например, что знания повышают сопротивляемость промывке мозгов. Если ты знаешь историю своей страны, знаешь, что случилось, когда и – главное - почему, никакой политик не сможет тебя обмануть, не сможет убедить тебя в существовании того, чего не было, или наоборот, в не-существовании того, что было. Что тяжелей сдвинуть с места, пустое ведро или полное? Вот и с головой то же самое.
- А я политикой не интересуюсь, - говорит вьюнош, вежливо прикрыв зевок ладошкой. – Я никому не верю, мне все пофиг.
- А безумные цены на жилье тебе тоже пофиг?
- Нет, - оживляется мамин-папин сын, мечтающий съехать от родителей.
- А почему они такие высокие, знаешь?
- Ну, это, владельцы квартир оборзели.
- Так почему государство не отрегулирует эти цены?
- Как? - спрашивает и хлопает длинными детскими ресницами.
- Ну, например, с дохода до 1000 долларов в месяц налога не брать, а выше – брать, так что нет смысла поднимать цены выше.
- И почему? - удивляется.
- А ты почитай в интернете. Одно нажатие кнопки - и ты всё знаешь.
Полез в телефон, минут 7 читал, сопел, потом говорит жалобно:
- Там разное пишут, непонятно.
- Ну и фиг с ним, - говорю. - Зачем тебе это знать. Узнаешь, поймёшь, захочешь изменить, придётся думать, на демонстрации ходить, с оппонентами спорить, на выборах голосовать. Оно тебе надо? Многие всю жизнь используют голову как клумбу для причёсок и склад для чужих идей – и ничего.
- Вредная ты, - говорит. Но задумался. Может, поможет.
Я тоже задумалась. О пользе и вреде Интернета.
Наверно, это говорит во мне генетическая или историческая память, но любое утверждение включающее конструкцию «все русские» (украинцы, американцы, евреи, поляки, французы и пр. - нужное подчеркнуть) вызывает у меня мгновенное и активное отторжение. Не бывает «всех». Не может быть плохим или хорошим всё население страны поголовно. Особенно в такой огромной стране как Россия, в которой жители мегаполисов имеют больше общего с жителями Лондона или Рима, чем со своим согражданами из села Ванавара Красноярского края.
Не бывает плохих народов и плохих стран. Но в истории любой страны есть страшные кровавые периоды, которых стыдятся потомки и от которых долго приходится отмываться и открещиваться. Бельгия в Конго, Америка во Вьетнаме, Британия в Амритсаре и в бурской войне, испанские конкистадоры, голландские работорговцы, погромы Хмельницкого и японские военные зверства в Китае – в какое бы место на карте вы ни ткнули пальцем, везде откроется шкаф и выпадет скелет, и не один.
Чужое тёмное пошлое не должно и не может служить оправданием тому, что происходит сегодня. Оправдания этому ужасу нет. Ответственность за него лежит на всех россиянах, нравится это им или нет. Но ответственность человека, который с отбитыми после месячной отсидки почками снова стоит в пикете, и ответственность человека, отправляющего с Украины домой унитаз и посудомоечную машину - это разная ответственность. Потому что это разные люди. Абсолютно разные люди. Они по-разному думают, чувствуют, видят мир, они в разное верят, их разное огорчает и разное радует. У них нет ничего общего кроме языка (и тот зачастую сильно различается) и географии. Говорить о том, что все россияне в равной мере ответственны за происходящее – всё равно, что утверждать, что все родившиеся между 50-ю и 70-ю градусами северной широты – людоеды.
Можно понять украинцев – в окопах и под обстрелами разбираться недосуг. Но эксперты диванных наук, исходящие гневом из безопасного далека, демонстрируют не столько высокую идейность и порядочность, сколько зашкаливающий уровень ханжества. Да, история России последних 20 лет – это история постыдных компромиссов гражданского общества с тоталитарной властью. Но это так же и история беспрерывных протестов, какими бы немногочисленными они не были.
Революции всегда совершаются большинством. Большинство всегда интересуется земными благами больше, чем истиной и справедливостью. В любой стране. И революции совершаются только тогда, когда большинство начинает ощущать экономическое неудобство и экзистенциальную угрозу. Начало этого процесса мы видим сейчас, сколько времени он продлится и к чему приведёт – бог весть. Но всё это время смелые честные люди будут стоять в пикетах, проклинать войну в соцсетях, прятаться от призыва, помогать украинским беженцам в России, выходить на протестные акции. Их мало, этих людей. Но рядом с каждым, вышедшим на площадь, есть ещё как минимум один – тот, кто его отпустил, тот, кто будет потом собирать передачи, обзванивать отделения полиции, стоять в очередях, искать адвоката и плакать по ночам. Добавьте к вышедшим на площадь их близких единомышленников, добавьте адвокатов, добавьте волонтёров, разводящих горячую еду арестованным, добавьте людей, жертвующих деньги – и окажется, что несогласных не так уж и мало. Но шаг из пассивного большинства в это активное меньшинство – это трудный и опасный шаг. Из далёкого диванного далека он кажется маленьким. Вблизи он огромен. Особенно для людей, которых поколениями отучали выходить из строя. Особенно когда помои льются без разбору и на головы тех, кто его сделал, и на головы тех, кто нет.
Я не оправдываю тех, кто его не сделал. Но я не берусь их осуждать.
Для тех, кто любит читать между строк и приписывать автору невысказанные мысли: я не оправдываю Россию. Я желаю победы Украине. Я мечтаю дожить до Гааги. Но нет такой скамьи подсудимых, на которую возможно усадить целый народ.
Не бывает плохих народов и плохих стран. Но в истории любой страны есть страшные кровавые периоды, которых стыдятся потомки и от которых долго приходится отмываться и открещиваться. Бельгия в Конго, Америка во Вьетнаме, Британия в Амритсаре и в бурской войне, испанские конкистадоры, голландские работорговцы, погромы Хмельницкого и японские военные зверства в Китае – в какое бы место на карте вы ни ткнули пальцем, везде откроется шкаф и выпадет скелет, и не один.
Чужое тёмное пошлое не должно и не может служить оправданием тому, что происходит сегодня. Оправдания этому ужасу нет. Ответственность за него лежит на всех россиянах, нравится это им или нет. Но ответственность человека, который с отбитыми после месячной отсидки почками снова стоит в пикете, и ответственность человека, отправляющего с Украины домой унитаз и посудомоечную машину - это разная ответственность. Потому что это разные люди. Абсолютно разные люди. Они по-разному думают, чувствуют, видят мир, они в разное верят, их разное огорчает и разное радует. У них нет ничего общего кроме языка (и тот зачастую сильно различается) и географии. Говорить о том, что все россияне в равной мере ответственны за происходящее – всё равно, что утверждать, что все родившиеся между 50-ю и 70-ю градусами северной широты – людоеды.
Можно понять украинцев – в окопах и под обстрелами разбираться недосуг. Но эксперты диванных наук, исходящие гневом из безопасного далека, демонстрируют не столько высокую идейность и порядочность, сколько зашкаливающий уровень ханжества. Да, история России последних 20 лет – это история постыдных компромиссов гражданского общества с тоталитарной властью. Но это так же и история беспрерывных протестов, какими бы немногочисленными они не были.
Революции всегда совершаются большинством. Большинство всегда интересуется земными благами больше, чем истиной и справедливостью. В любой стране. И революции совершаются только тогда, когда большинство начинает ощущать экономическое неудобство и экзистенциальную угрозу. Начало этого процесса мы видим сейчас, сколько времени он продлится и к чему приведёт – бог весть. Но всё это время смелые честные люди будут стоять в пикетах, проклинать войну в соцсетях, прятаться от призыва, помогать украинским беженцам в России, выходить на протестные акции. Их мало, этих людей. Но рядом с каждым, вышедшим на площадь, есть ещё как минимум один – тот, кто его отпустил, тот, кто будет потом собирать передачи, обзванивать отделения полиции, стоять в очередях, искать адвоката и плакать по ночам. Добавьте к вышедшим на площадь их близких единомышленников, добавьте адвокатов, добавьте волонтёров, разводящих горячую еду арестованным, добавьте людей, жертвующих деньги – и окажется, что несогласных не так уж и мало. Но шаг из пассивного большинства в это активное меньшинство – это трудный и опасный шаг. Из далёкого диванного далека он кажется маленьким. Вблизи он огромен. Особенно для людей, которых поколениями отучали выходить из строя. Особенно когда помои льются без разбору и на головы тех, кто его сделал, и на головы тех, кто нет.
Я не оправдываю тех, кто его не сделал. Но я не берусь их осуждать.
Для тех, кто любит читать между строк и приписывать автору невысказанные мысли: я не оправдываю Россию. Я желаю победы Украине. Я мечтаю дожить до Гааги. Но нет такой скамьи подсудимых, на которую возможно усадить целый народ.
Ещё одна история, раскопанная в поисках материалов для новой книги.
У итальянского короля Виктора Эммануила III было 5 детей. Когда судостроительная компания Lloyd Italiano начала строить новый океанский лайнер, его решили назвать в честь второй дочери короля, принцессы Мафальды Марии Елизаветы Анны Романы Савойской. В 1908 году корабль благополучно спустили на воду. При длине около 150 м, ширине 17 м и вместимости 9210 тонн «Principessa Mafalda» стала самым большим и роскошным итальянским лайнером.
Пока строители заканчивали оснащение корабля, Гульельмо Маркони (тот самый, который изобретатель радио) проводил на огромной палубе эксперименты, чтобы определить, влияет ли солнечное излучение на радиопередачи. Оказалось, что влияет, и радиопередачи лучше вести ночью.
Корабль плавал из Генуи в Буэнос-Айрес и обратно, а в 1914 был реквизирован для военной службы в качестве транспорта. После повреждения австрийской торпедой его отправили в Таранто для ремонта. Чтобы роскоши не пропадать, во время ремонта он использовался как гостиница для офицеров итальянских флота.
В 1918 году корабль вернулся на довоенный маршрут в Южную Америку. Богатые аргентинские латифундисты постоянно путешествовали по Европе, так что в пассажирах первого класса недостатка не было. Забавный анекдот: некая сеньора Назар Анхорена прославилась тем, что брала на корабль корову, чтобы всегда иметь свежее молоко. Карлос Гардель, знаменитый аргентинский тангеро, постоянно курсирующий между Аргентиной и Испанией, всегда предпочитал «Мафальду». Хватало пассажиров и в третьем классе. Тысячи итальянских сельхозрабочих каждый год ездили в Аргентину, чтобы собрать урожай зерновых, а затем возвращались в Италию, на сбор урожая на севере. С таким двусторонним потоком пассажиров рейс был очень прибыльным.
Корабль старел. В 1922 году «Мафальда» лишилась звания флагмана итальянского торгового флота, её сменил лайнер «Augustus». В 1927 году компания NGI, владельцы корабля, решила, что 90-й рейс в Буэнос-Айрес станет последним, потом корабль переведут на более короткие маршруты.
Капитаном «Мафальды» был Симон Гули. Он прославился во время первой мировой войны, когда командовал транспортом «Верона». Когда «Верона», перевозившая полторы тысячи солдат, была торпедирована в Мессинском проливе, Гули удалось спасти всех солдат и офицеров.
У капитана были плохие предчувствия перед последним трансатлантическим рейсом, и он попросил о переводе. Просьбу отклонили, и 11 октября, когда «Мафальда» отправилась из Генуи в свой последний рейс, Гули стоял на капитанском мостике.
Начало рейса многократно откладывалось из-за технических проблем. Обычно плавание длилось 17 дней с промежуточными остановками в Барселоне, на островах Зелёного Мыса, в Рио-де-Жанейро и Монтевидео. На сей раз из-за плохо работающих моторов корабль несколько раз останавливался посреди океана, один раз – на целых 30 часов, пока механики занимались починкой. Проблемы с сантехникой оставили ванные комнаты без воды, а поломка холодильника привела к порче продуктов и случаям пищевых отравлений. Пассажиры роптали.
Наконец с сильным опозданием доплыли до Бразилии. Пополнили запас продуктов, но когда судно вышло из порта, оно сильно накренилось, и пришлось возвращаться в Рио.
Во второй половине дня 25 октября 1927 года «Мафальда» вышла из порта и двигалась со скоростью около 18 узлов, несмотря на крен – надо было нагонять график. Судно шло по основному маршруту между Европой и Аргентиной, постоянно встречая другие корабли.
В полдень пассажиры пообедали и разошлись по каютам. Стояла сильная жара, и в большинстве кают иллюминаторы были открыты. В музыкальной комнате корабельный оркестр устроил небольшой концерт. Внизу, в машинном отделении, кочегары непрерывно закидывали уголь в топки, пытаясь наверстать время, потерянное из-за множества проблем во время рейса.
Около 16:20 корабль сильно вздрогнул, и раздались три громких удара. Позднее установили, что сломался и оторвался гребной вал, а продолжающий быстро вращаться гребной винт ударил по корпусу и врезался в борт корабля в районе кормы.
У итальянского короля Виктора Эммануила III было 5 детей. Когда судостроительная компания Lloyd Italiano начала строить новый океанский лайнер, его решили назвать в честь второй дочери короля, принцессы Мафальды Марии Елизаветы Анны Романы Савойской. В 1908 году корабль благополучно спустили на воду. При длине около 150 м, ширине 17 м и вместимости 9210 тонн «Principessa Mafalda» стала самым большим и роскошным итальянским лайнером.
Пока строители заканчивали оснащение корабля, Гульельмо Маркони (тот самый, который изобретатель радио) проводил на огромной палубе эксперименты, чтобы определить, влияет ли солнечное излучение на радиопередачи. Оказалось, что влияет, и радиопередачи лучше вести ночью.
Корабль плавал из Генуи в Буэнос-Айрес и обратно, а в 1914 был реквизирован для военной службы в качестве транспорта. После повреждения австрийской торпедой его отправили в Таранто для ремонта. Чтобы роскоши не пропадать, во время ремонта он использовался как гостиница для офицеров итальянских флота.
В 1918 году корабль вернулся на довоенный маршрут в Южную Америку. Богатые аргентинские латифундисты постоянно путешествовали по Европе, так что в пассажирах первого класса недостатка не было. Забавный анекдот: некая сеньора Назар Анхорена прославилась тем, что брала на корабль корову, чтобы всегда иметь свежее молоко. Карлос Гардель, знаменитый аргентинский тангеро, постоянно курсирующий между Аргентиной и Испанией, всегда предпочитал «Мафальду». Хватало пассажиров и в третьем классе. Тысячи итальянских сельхозрабочих каждый год ездили в Аргентину, чтобы собрать урожай зерновых, а затем возвращались в Италию, на сбор урожая на севере. С таким двусторонним потоком пассажиров рейс был очень прибыльным.
Корабль старел. В 1922 году «Мафальда» лишилась звания флагмана итальянского торгового флота, её сменил лайнер «Augustus». В 1927 году компания NGI, владельцы корабля, решила, что 90-й рейс в Буэнос-Айрес станет последним, потом корабль переведут на более короткие маршруты.
Капитаном «Мафальды» был Симон Гули. Он прославился во время первой мировой войны, когда командовал транспортом «Верона». Когда «Верона», перевозившая полторы тысячи солдат, была торпедирована в Мессинском проливе, Гули удалось спасти всех солдат и офицеров.
У капитана были плохие предчувствия перед последним трансатлантическим рейсом, и он попросил о переводе. Просьбу отклонили, и 11 октября, когда «Мафальда» отправилась из Генуи в свой последний рейс, Гули стоял на капитанском мостике.
Начало рейса многократно откладывалось из-за технических проблем. Обычно плавание длилось 17 дней с промежуточными остановками в Барселоне, на островах Зелёного Мыса, в Рио-де-Жанейро и Монтевидео. На сей раз из-за плохо работающих моторов корабль несколько раз останавливался посреди океана, один раз – на целых 30 часов, пока механики занимались починкой. Проблемы с сантехникой оставили ванные комнаты без воды, а поломка холодильника привела к порче продуктов и случаям пищевых отравлений. Пассажиры роптали.
Наконец с сильным опозданием доплыли до Бразилии. Пополнили запас продуктов, но когда судно вышло из порта, оно сильно накренилось, и пришлось возвращаться в Рио.
Во второй половине дня 25 октября 1927 года «Мафальда» вышла из порта и двигалась со скоростью около 18 узлов, несмотря на крен – надо было нагонять график. Судно шло по основному маршруту между Европой и Аргентиной, постоянно встречая другие корабли.
В полдень пассажиры пообедали и разошлись по каютам. Стояла сильная жара, и в большинстве кают иллюминаторы были открыты. В музыкальной комнате корабельный оркестр устроил небольшой концерт. Внизу, в машинном отделении, кочегары непрерывно закидывали уголь в топки, пытаясь наверстать время, потерянное из-за множества проблем во время рейса.
Около 16:20 корабль сильно вздрогнул, и раздались три громких удара. Позднее установили, что сломался и оторвался гребной вал, а продолжающий быстро вращаться гребной винт ударил по корпусу и врезался в борт корабля в районе кормы.
В задние отсеки тут же хлынула вода. Команда пыталась остановить наводнение с помощью цемента и стальных листов, но безрезультатно. Гребной винт был потерян, и корабль провёл следующие несколько часов, двигаясь по большому кругу. Почему двигатели не были остановлены, выяснить не удалось.
Сразу после первого удара капитан Гули покинул библиотеку и отправился выяснять, что произошло. По его приказу телеграфист разослал просьбу о помощи, и ближайший корабль, английский «Empire Star», сошёл с курса и направился к «Мафальде». Он прибыл на место час спустя.
Пассажиры выбежали из своих кают, чтобы посмотреть, что произошло. Команда пыталась сохранить порядок, но когда прозвучал приказ спустить спасательные шлюпки, на корабле началась паника.
Тем не менее, многие пассажиры первого класса, веря в капитана Гули, вернулись в каюты. Пассажиры третьего класса начали захватывать шлюпки, предназначенные для первого и второго класса, врываться в заброшенные каюты, грабить ценные вещи, разбивать шкафы с напитками в барах и кладовых. Несколько пассажиров, угрожая ножами, отнимали у других ценные вещи. Другие использовали ножи, чтобы пробиться к шлюпкам.
Начался хаос, и команда не могла с ним справиться, поскольку офицерам на итальянских кораблях не разрешалось носить огнестрельное оружие. Несколько офицеров, видя безнадёжность ситуации, сами сели в шлюпки.
Когда все шлюпки уплыли, на борту наступило некоторое затишье. Стемнело, было безлунно и облачно. Море не было холодным, но дул сильный бриз. К этому моменту к тонущей «Мафальде» подошли ещё четыре корабля, откликнувшихся на SOS. Они стояли в нескольких сотнях метров, опасаясь взрывов в котельной «Мафальды». Часть пассажиров, остававшихся на борту, решили надеть спасательные жилеты, прыгнуть за борт и попытаться доплыть до других кораблей. Большинство выжило, но несколько человек были атакованы акулами.
Старики, семьи с детьми и те, кто не умел плавать, держались вместе на палубе. Корабль опускался в воду всё ниже, и вода начала литься в открытые иллюминаторы. Если бы стюарды остались на корабле и прошли по каютам, закрывая иллюминаторы, корабль, возможно, остался бы на плаву до следующего дня, как утверждал капитан. Но стюарды сбежали, и большинство пассажиров в возрасте 50 лет и старше утонули вместе с «Мафальдой».
Корабль опускался кормой с креном на левый борт. Возле кормового поручня вода уже доходила до колена. На борту все ещё находилось около 80 женщин и детей и двести мужчин. Внутри корабля кувыркалась мебель, крен становился все более отчётливым, и можно было услышать звук бьющейся посуды и стекла. Капитан французского корабля «Формоза» утверждал, что видел капитана Гули, курящего на мостике. Вода добралась до котлов в котельной, произошёл сильный взрыв. Оставшиеся на борту люди кричали и плакали. Гули бросил сигарету в море, вынул из кармана свисток и трижды протяжно свистнул. Нос корабля поднялся из воды, предметы и пассажиры на палубе покатились вниз к корме. Затем корабль скользнул под воду и исчез в огромной воронке.
Погибло больше половины пассажиров первого класса, треть пассажиров второго класса, четверть пассажиров третьего класса. Из 274 человек команды погибли 32.
Такой вот итальянский «Титаник». А какое отношение он имеет к моей новой книге, узнаете, когда допишу.
Сразу после первого удара капитан Гули покинул библиотеку и отправился выяснять, что произошло. По его приказу телеграфист разослал просьбу о помощи, и ближайший корабль, английский «Empire Star», сошёл с курса и направился к «Мафальде». Он прибыл на место час спустя.
Пассажиры выбежали из своих кают, чтобы посмотреть, что произошло. Команда пыталась сохранить порядок, но когда прозвучал приказ спустить спасательные шлюпки, на корабле началась паника.
Тем не менее, многие пассажиры первого класса, веря в капитана Гули, вернулись в каюты. Пассажиры третьего класса начали захватывать шлюпки, предназначенные для первого и второго класса, врываться в заброшенные каюты, грабить ценные вещи, разбивать шкафы с напитками в барах и кладовых. Несколько пассажиров, угрожая ножами, отнимали у других ценные вещи. Другие использовали ножи, чтобы пробиться к шлюпкам.
Начался хаос, и команда не могла с ним справиться, поскольку офицерам на итальянских кораблях не разрешалось носить огнестрельное оружие. Несколько офицеров, видя безнадёжность ситуации, сами сели в шлюпки.
Когда все шлюпки уплыли, на борту наступило некоторое затишье. Стемнело, было безлунно и облачно. Море не было холодным, но дул сильный бриз. К этому моменту к тонущей «Мафальде» подошли ещё четыре корабля, откликнувшихся на SOS. Они стояли в нескольких сотнях метров, опасаясь взрывов в котельной «Мафальды». Часть пассажиров, остававшихся на борту, решили надеть спасательные жилеты, прыгнуть за борт и попытаться доплыть до других кораблей. Большинство выжило, но несколько человек были атакованы акулами.
Старики, семьи с детьми и те, кто не умел плавать, держались вместе на палубе. Корабль опускался в воду всё ниже, и вода начала литься в открытые иллюминаторы. Если бы стюарды остались на корабле и прошли по каютам, закрывая иллюминаторы, корабль, возможно, остался бы на плаву до следующего дня, как утверждал капитан. Но стюарды сбежали, и большинство пассажиров в возрасте 50 лет и старше утонули вместе с «Мафальдой».
Корабль опускался кормой с креном на левый борт. Возле кормового поручня вода уже доходила до колена. На борту все ещё находилось около 80 женщин и детей и двести мужчин. Внутри корабля кувыркалась мебель, крен становился все более отчётливым, и можно было услышать звук бьющейся посуды и стекла. Капитан французского корабля «Формоза» утверждал, что видел капитана Гули, курящего на мостике. Вода добралась до котлов в котельной, произошёл сильный взрыв. Оставшиеся на борту люди кричали и плакали. Гули бросил сигарету в море, вынул из кармана свисток и трижды протяжно свистнул. Нос корабля поднялся из воды, предметы и пассажиры на палубе покатились вниз к корме. Затем корабль скользнул под воду и исчез в огромной воронке.
Погибло больше половины пассажиров первого класса, треть пассажиров второго класса, четверть пассажиров третьего класса. Из 274 человек команды погибли 32.
Такой вот итальянский «Титаник». А какое отношение он имеет к моей новой книге, узнаете, когда допишу.
День памяти жертв политических репрессий
В августе 1937 г. вышел приказ НКВД СССР № 00486 «Об операции по репрессированию жён и детей изменников родины».
Пункты приказа:
- жены осуждённых изменников Родины подлежат заключению в лагеря на сроки, в зависимости от степени социальной опасности, не менее как 5–8 лет;
- социально опасные дети осуждённых, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима;
- жены изменников Родины, имеющие грудных детей, после вынесения приговора немедленно подвергаются аресту и без завоза в тюрьму направляются непосредственно в лагерь.
Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать:
- детей в возрасте от 1–1,5 лет и до трёх полных лет — в детских домах и яслях Наркомздравов республик в пунктах жительства осуждённых;
- детей в возрасте от 3 полных лет и до 15 лет — в детских домах;
- грудные дети направляются вместе с их осуждёнными матерями в лагеря, откуда по достижении возраста 1-1,5 лет передаются в детские дома и ясли;
- в том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на своё полное иждивение, - этому не препятствовать.
За первые 17 месяцев большого террора было изъято 25 342 детей, из них 22 427 направлены в детдома и ясли, 2915 переданы на опеку и возвращены матерям. Сколько грудных детей было отправлено в лагеря вместе с матерями, сколько беременных женщин сумели выносить и родить детей посреди этого ада, сколько «социально опасных» детей старше 15 ушли по этапу - неизвестно. Несовершеннолетние, попавшие в ГУЛАГ, проходили те же круги ада, что и взрослые. Лев Разгон вспоминал, что «малолетки» были «страшными в своей мстительной жестокости, разнузданности и безответственности, … никого и ничего не боялись». Большинство из них так и не смогли вернуться к нормальной жизни, уйдя в преступный мир.
Майя Плисецкая в 12 лет избежала детдома, потому что её забрала тётя, балерина Большого театра Суламифь Мессерер. А младший брат Майи, Азарий, которому было только 8 месяцев, согласно приказу отправился вместе с мамой в знаменитый АЛЖИР (Акмолинский лагерь жён изменников Родины).
Первой его фразой, когда он заговорил, была: «Хочу за зону».
Плисецкий вспоминал: Пришёл момент, когда тётка, Суламифь Михайловна Мессерер, добилась разрешения перевести нас на вольное поселение. И она рассказывает, как приехала за нами. И как распахнулись ворота. И я побежал. Хотя я никогда не видел тётю, но она вот так раскинула руки, и я побежал к ней. И вдруг раздался рёв. Рёв этих сотен или тысяч женщин, которые наблюдали за этой картиной бегущего мальчика… Потому что у каждой или был ребёнок, или был отнят. Во всяком случае, я представляю, что они могли чувствовать. И она мне рассказывала, тётя: «Я взяла тебя на руки, и ты весь шуршал. Я отнесла тебя куда-то и поняла: твоя курточка была забита письмами».
Детей, достигших 3 лет, увозили в детдома. Их воспитывали в ненависти к «изменникам Родины», внушали, что их родители - враги Сталина и партии. Меняли имена и фамилии, заставляли отказаться, осудить родных, натравливали на них других воспитанников. Многие так и вырастали — если не в ненависти, то в неприязни к родителям, в убеждении, что родители искалечили им жизнь. Поступить в университет, найти нормальную работу выросшим детям «врагов народа» было чрезвычайно трудно, почти невозможно. В попытке стать нормальными, многие становились фанатиками советского строя.
Не было в мировой истории такого прецедента: массового наказания – за что бы то ни было – растянувшегося на два, а то и на три поколения. А теперь есть.
Утром рано, на рассвете
Корпусной придёт.
На поверку встанут дети,
Солнышко взойдёт.
Проберётся лучик тонкий
По стене сырой,
К заключённому ребёнку,
К крошке дорогой.
Но светлее все ж не станет
Мрачное жилье,
Кто вернёт тебе румянец,
Солнышко моё?
За решёткой, за замками
Дни, словно года.
Плачут дети, даже мамы
Плачут иногда.
Но выращивают смену,
Закалив сердца.
Ты не верь, дитя, в измену
Твоего отца.
В августе 1937 г. вышел приказ НКВД СССР № 00486 «Об операции по репрессированию жён и детей изменников родины».
Пункты приказа:
- жены осуждённых изменников Родины подлежат заключению в лагеря на сроки, в зависимости от степени социальной опасности, не менее как 5–8 лет;
- социально опасные дети осуждённых, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима;
- жены изменников Родины, имеющие грудных детей, после вынесения приговора немедленно подвергаются аресту и без завоза в тюрьму направляются непосредственно в лагерь.
Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать:
- детей в возрасте от 1–1,5 лет и до трёх полных лет — в детских домах и яслях Наркомздравов республик в пунктах жительства осуждённых;
- детей в возрасте от 3 полных лет и до 15 лет — в детских домах;
- грудные дети направляются вместе с их осуждёнными матерями в лагеря, откуда по достижении возраста 1-1,5 лет передаются в детские дома и ясли;
- в том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на своё полное иждивение, - этому не препятствовать.
За первые 17 месяцев большого террора было изъято 25 342 детей, из них 22 427 направлены в детдома и ясли, 2915 переданы на опеку и возвращены матерям. Сколько грудных детей было отправлено в лагеря вместе с матерями, сколько беременных женщин сумели выносить и родить детей посреди этого ада, сколько «социально опасных» детей старше 15 ушли по этапу - неизвестно. Несовершеннолетние, попавшие в ГУЛАГ, проходили те же круги ада, что и взрослые. Лев Разгон вспоминал, что «малолетки» были «страшными в своей мстительной жестокости, разнузданности и безответственности, … никого и ничего не боялись». Большинство из них так и не смогли вернуться к нормальной жизни, уйдя в преступный мир.
Майя Плисецкая в 12 лет избежала детдома, потому что её забрала тётя, балерина Большого театра Суламифь Мессерер. А младший брат Майи, Азарий, которому было только 8 месяцев, согласно приказу отправился вместе с мамой в знаменитый АЛЖИР (Акмолинский лагерь жён изменников Родины).
Первой его фразой, когда он заговорил, была: «Хочу за зону».
Плисецкий вспоминал: Пришёл момент, когда тётка, Суламифь Михайловна Мессерер, добилась разрешения перевести нас на вольное поселение. И она рассказывает, как приехала за нами. И как распахнулись ворота. И я побежал. Хотя я никогда не видел тётю, но она вот так раскинула руки, и я побежал к ней. И вдруг раздался рёв. Рёв этих сотен или тысяч женщин, которые наблюдали за этой картиной бегущего мальчика… Потому что у каждой или был ребёнок, или был отнят. Во всяком случае, я представляю, что они могли чувствовать. И она мне рассказывала, тётя: «Я взяла тебя на руки, и ты весь шуршал. Я отнесла тебя куда-то и поняла: твоя курточка была забита письмами».
Детей, достигших 3 лет, увозили в детдома. Их воспитывали в ненависти к «изменникам Родины», внушали, что их родители - враги Сталина и партии. Меняли имена и фамилии, заставляли отказаться, осудить родных, натравливали на них других воспитанников. Многие так и вырастали — если не в ненависти, то в неприязни к родителям, в убеждении, что родители искалечили им жизнь. Поступить в университет, найти нормальную работу выросшим детям «врагов народа» было чрезвычайно трудно, почти невозможно. В попытке стать нормальными, многие становились фанатиками советского строя.
Не было в мировой истории такого прецедента: массового наказания – за что бы то ни было – растянувшегося на два, а то и на три поколения. А теперь есть.
Утром рано, на рассвете
Корпусной придёт.
На поверку встанут дети,
Солнышко взойдёт.
Проберётся лучик тонкий
По стене сырой,
К заключённому ребёнку,
К крошке дорогой.
Но светлее все ж не станет
Мрачное жилье,
Кто вернёт тебе румянец,
Солнышко моё?
За решёткой, за замками
Дни, словно года.
Плачут дети, даже мамы
Плачут иногда.
Но выращивают смену,
Закалив сердца.
Ты не верь, дитя, в измену
Твоего отца.
Два месяца каждым летом мы жили на даче. Июнь был противный, пионерлагерный месяц, зато июль и август – два месяца блаженства. Лес, река, свобода, необыкновенные дачные друзья, с которыми связывали не сидение за одной партой и совместно собранный металлолом, а общие приключения и открытия. Дача делала детство выносимым.
Кроме реки и леса на даче был кинотеатр, длинный низкий сарай построенный из шифера и им же покрытый. В этом сарае, сидя на врытой в землю длинной деревянной скамье, я посмотрела «Звуки музыки», «Леди Гамильтон», «В джазе только девушки», «Поющие под дождём». Не знаю, кто был директором этого странного заведения, и почему всем прочим фильмам он предпочитал старую голливудскую классику, но я благодарна ему до сих пор.
В этом же кинотеатре в возрасте 10 лет я впервые увидела «Унесённых ветром». Об Америке в то время я знала немного: там были рабы, воевали север с югом, и рабы бежали с юга на север, как Эльза и Гарри в «Хижине дяди Тома», а потом там сделался капитализм и золотая лихорадка, о которой писал Джек Лондон, но негров все равно линчевали.
И на этом вот скудном фоне начала развертываться передо мной удивительная история. История о том, как семнадцатилетняя девушка, капризная, изнеженная, эгоистичная, избалованная вниманием, умудряется сохранить силы и здравый смысл посреди войны, смерти, разрухи. Как она становится стержнем, на котором держится вся её и не только её семья, как вытаскивает всех из нищеты, горя и голода, демонстрируя недюжинную практическую смётку и волчью деловую хватку. Оставаясь при этом собой, эгоистичной, капризной и упрямой южной красавицей.
Она выживает в абсолютном мужском, шовинистском мире, да ещё во время войны. Выживает, вызывая осуждение и отчуждение практически у всех окружающих, включая тех, кто обязан ей жизнью. То не замечая этого осуждения, то страдая из-за него, она не собирается менять себя никому в угоду. И потом, завтра же будет новый день. Сегодня надо трудиться, а о неприятном лучше думать завтра. Как помогла мне потом в разных жизненных перипетиях эта невинная фраза: «Я подумаю об этом завтра».
Были и другие открытия. Оказалось, что испытания выдерживают не только и необязательно лучшие люди, скорее наоборот. Оказалось, что испытания необязательно делают человека лучше. Оказалось, что добро не всегда легко отличить от зла, и оно не всегда побеждает. Для десятилетней пионерки, читательницы «Васька Трубачёва» и гайдаровских повестей, это были миросотрясающие открытия.
И самое важное открытие, сделанное, конечно не в 10 лет, а много позднее: то, что ты хочешь, искренне глубоко, всей душой, всеми фибрами её хочешь – это необязательно то, что тебе нужно для счастья. А иногда даже совсем не нужно.
У каждого знаменитого артиста есть роль, по которой его лучше всего и чаще всего помнят. Но редко бывает так, что роль срастается с исполнителем, не актёр перевоплощается в персонажа, а персонаж перевоплощается в актёра, становится неотделимым от него, приклеенным к нему так крепко, что ни к кому другому эту роль уже не приклеишь - отвалится. Так случилось со Скарлетт О'Хара и Вивьен Ли.
Уникальное сочетание поразительной красоты и безусловного таланта принесли Ли два Оскара и прочие призы, но не сделали счастливой. Как не сделали счастливой Скарлетт все её деньги и мужья. Большую часть короткой – 53 года – жизни Вивьен Ли прожила с депрессией, с биполярным расстройством, с хроническим туберкулёзом, с бесконечно любимым и столь же бесконечно ветреным мужем. Который к тому же завидовал её успеху и не всегда удерживал эту зависть в приличных рамках.
Великие красавицы редко бывают великими актрисами — в этом нет необходимости, им достаточно, как в старом анекдоте, просто ходить по сцене. Когда было объявлено о смерти Ли, во всех театрах Лондона на час выключили свет. Критиков можно купить, к зрителям подстроиться. Признание коллег можно только заслужить.
Сегодня у неё день рождения.
Кроме реки и леса на даче был кинотеатр, длинный низкий сарай построенный из шифера и им же покрытый. В этом сарае, сидя на врытой в землю длинной деревянной скамье, я посмотрела «Звуки музыки», «Леди Гамильтон», «В джазе только девушки», «Поющие под дождём». Не знаю, кто был директором этого странного заведения, и почему всем прочим фильмам он предпочитал старую голливудскую классику, но я благодарна ему до сих пор.
В этом же кинотеатре в возрасте 10 лет я впервые увидела «Унесённых ветром». Об Америке в то время я знала немного: там были рабы, воевали север с югом, и рабы бежали с юга на север, как Эльза и Гарри в «Хижине дяди Тома», а потом там сделался капитализм и золотая лихорадка, о которой писал Джек Лондон, но негров все равно линчевали.
И на этом вот скудном фоне начала развертываться передо мной удивительная история. История о том, как семнадцатилетняя девушка, капризная, изнеженная, эгоистичная, избалованная вниманием, умудряется сохранить силы и здравый смысл посреди войны, смерти, разрухи. Как она становится стержнем, на котором держится вся её и не только её семья, как вытаскивает всех из нищеты, горя и голода, демонстрируя недюжинную практическую смётку и волчью деловую хватку. Оставаясь при этом собой, эгоистичной, капризной и упрямой южной красавицей.
Она выживает в абсолютном мужском, шовинистском мире, да ещё во время войны. Выживает, вызывая осуждение и отчуждение практически у всех окружающих, включая тех, кто обязан ей жизнью. То не замечая этого осуждения, то страдая из-за него, она не собирается менять себя никому в угоду. И потом, завтра же будет новый день. Сегодня надо трудиться, а о неприятном лучше думать завтра. Как помогла мне потом в разных жизненных перипетиях эта невинная фраза: «Я подумаю об этом завтра».
Были и другие открытия. Оказалось, что испытания выдерживают не только и необязательно лучшие люди, скорее наоборот. Оказалось, что испытания необязательно делают человека лучше. Оказалось, что добро не всегда легко отличить от зла, и оно не всегда побеждает. Для десятилетней пионерки, читательницы «Васька Трубачёва» и гайдаровских повестей, это были миросотрясающие открытия.
И самое важное открытие, сделанное, конечно не в 10 лет, а много позднее: то, что ты хочешь, искренне глубоко, всей душой, всеми фибрами её хочешь – это необязательно то, что тебе нужно для счастья. А иногда даже совсем не нужно.
У каждого знаменитого артиста есть роль, по которой его лучше всего и чаще всего помнят. Но редко бывает так, что роль срастается с исполнителем, не актёр перевоплощается в персонажа, а персонаж перевоплощается в актёра, становится неотделимым от него, приклеенным к нему так крепко, что ни к кому другому эту роль уже не приклеишь - отвалится. Так случилось со Скарлетт О'Хара и Вивьен Ли.
Уникальное сочетание поразительной красоты и безусловного таланта принесли Ли два Оскара и прочие призы, но не сделали счастливой. Как не сделали счастливой Скарлетт все её деньги и мужья. Большую часть короткой – 53 года – жизни Вивьен Ли прожила с депрессией, с биполярным расстройством, с хроническим туберкулёзом, с бесконечно любимым и столь же бесконечно ветреным мужем. Который к тому же завидовал её успеху и не всегда удерживал эту зависть в приличных рамках.
Великие красавицы редко бывают великими актрисами — в этом нет необходимости, им достаточно, как в старом анекдоте, просто ходить по сцене. Когда было объявлено о смерти Ли, во всех театрах Лондона на час выключили свет. Критиков можно купить, к зрителям подстроиться. Признание коллег можно только заслужить.
Сегодня у неё день рождения.
Несколько последних лет я покупала цветы в одном и том же магазине. Работал он практически круглосуточно - с 8 утра до 10 вечера. И всё это время за исключением пары часов в обед в магазине сидела его хозяйка, она же главный и единственный флорист, она же дизайнер и оформитель витрин, она же уборщица и шофёр.
Уже во вторую встречу Двора рассказала мне о себе. Мужа нет, улетел искать лучшей доли по ту сторону океана и исчез, растворился бесследно в одном из глубинных штатов. Двое детей, сын и дочь, которых она поднимала в одиночку. Уже почти подняла, сын в армии, дочь оканчивает школу. Необычной была только мечта: заработать миллион. Ради этого миллиона она и вкалывала по 12 часов в сутки, без отпусков и без выходных: в пятницу магазин закрывался последним, а в субботу вечером открывался первым, сразу после захода солнца.
Как-то я спросила, зачем ей миллион. Спросила больше из вежливости, ожидая услышать стандартный ответ: купить квартиру, помочь детям, обеспечить старость.
- Хочу поехать в кругосветное путешествие, - сказала она. - Я нигде не была, только на Синае.
Я удивилась, почему сразу кругосветное, зачем откладывать, можно же ездить каждый год ненадолго.
- Нет, - сказала она, - это не по мне. Я буду думать о магазине, о налогах, о детях - разве это отдых. Дети вырастут, магазин сдам – вот тогда будет отдых.
- И долго ты собираешься гулять? - поинтересовалась я.
Оказалось, что у неё все продумано: путешествие займёт 3 года, от недели до месяца на страну, летать только меж материков, а по суше перемещаться поездами и автостопом, жить в дешёвых отелях квартирного типа или в пансионах – ближе к людям. Готовить самостоятельно. Праздники праздновать в Бейт Хабад, рассеянных по миру израильских общинных центрах. Страховку купить самую дорогую, мало ли что, одежды взять минимум – и таскать меньше, и дешевле одежда в Европе. Всё было рассчитано, проверено и расписано.
Года три назад, когда я забежала за букетом, она сказала, что дорабатывает последние месяцы, уже заказала билет в Италию и нашла надёжную продавщицу, магазин остаётся в хороших руках. Просила прислать маршруты прогулок по Риму и Флоренции. Я обещала.
Потом мы сами уехали далеко и надолго, а когда вернулись - грянул ковид. В мой следующий визит в магазин она всё ещё стояла за прилавком. Не унывала, сказала, что лишние деньги не помешают, что удлинила маршрут, что дети успеют твёрже встать на ноги, а ковид – пустая страшилка, и скоро все это поймут.
Наконец самолёты снова полетели в далёкие края, и месяц назад она сказала, завёртывая мне очередной букет, что это её последняя неделя на работе. Я пожелала ей счастливого пути.
Три дня назад, проходя мимо магазина, я заметила на двери объявление в траурной рамке. В оптике напротив словоохотливая скучающая продавщица рассказала мне, что за 2 дня до полёта Двора почувствовала себя неважно, но решила, что это обычная простуда, наложенная на предотъездную лихорадку, успокоила дочь, отправилась спать - и не проснулась. Тромб.
Мечта на то и мечта, чтобы случиться когда-нибудь потом. Ожидание - часть её притягательности. Ты хочешь, чтобы это случилось, веришь, что случится, ждёшь, когда случится, и ожидание бывает иногда даже прекрасней осуществления. Ведь ожидание - это воображение, оно никогда не разочаровывает.
Вот только потом может так и не наступить.
- Бедная Двора, - сказала продавщица из оптики. - Так ничего и не увидела.
Ничего не увидела? Она точно знала, как выглядит купе «Восточного экспресса», где в Ванкувере продаётся лучший хумус, на какой высоте идёт поезд Гуанчжоу – Лхаса, как выглядит Бейт Хабад в Канберре и как правильно выбирать осьминога на рынке в Сан-Себастьяне. Она была счастлива, чертя свои карты и составляя планы. Она ушла счастливой.
Всё так. Но почему-то вспоминается всё время сцена из «Умница Уилл Хантинг», в которой профессор Мэгуайр говорит Уиллу:
«Микеланджело. Ты много о нем знаешь. Жизненный путь, политические устремления, отношения с Папой, сексуальная ориентации, лучшие работы, верно? Но бьюсь об заклад, ты не можешь сказать мне, как пахнет в Сикстинской капелле».
Уже во вторую встречу Двора рассказала мне о себе. Мужа нет, улетел искать лучшей доли по ту сторону океана и исчез, растворился бесследно в одном из глубинных штатов. Двое детей, сын и дочь, которых она поднимала в одиночку. Уже почти подняла, сын в армии, дочь оканчивает школу. Необычной была только мечта: заработать миллион. Ради этого миллиона она и вкалывала по 12 часов в сутки, без отпусков и без выходных: в пятницу магазин закрывался последним, а в субботу вечером открывался первым, сразу после захода солнца.
Как-то я спросила, зачем ей миллион. Спросила больше из вежливости, ожидая услышать стандартный ответ: купить квартиру, помочь детям, обеспечить старость.
- Хочу поехать в кругосветное путешествие, - сказала она. - Я нигде не была, только на Синае.
Я удивилась, почему сразу кругосветное, зачем откладывать, можно же ездить каждый год ненадолго.
- Нет, - сказала она, - это не по мне. Я буду думать о магазине, о налогах, о детях - разве это отдых. Дети вырастут, магазин сдам – вот тогда будет отдых.
- И долго ты собираешься гулять? - поинтересовалась я.
Оказалось, что у неё все продумано: путешествие займёт 3 года, от недели до месяца на страну, летать только меж материков, а по суше перемещаться поездами и автостопом, жить в дешёвых отелях квартирного типа или в пансионах – ближе к людям. Готовить самостоятельно. Праздники праздновать в Бейт Хабад, рассеянных по миру израильских общинных центрах. Страховку купить самую дорогую, мало ли что, одежды взять минимум – и таскать меньше, и дешевле одежда в Европе. Всё было рассчитано, проверено и расписано.
Года три назад, когда я забежала за букетом, она сказала, что дорабатывает последние месяцы, уже заказала билет в Италию и нашла надёжную продавщицу, магазин остаётся в хороших руках. Просила прислать маршруты прогулок по Риму и Флоренции. Я обещала.
Потом мы сами уехали далеко и надолго, а когда вернулись - грянул ковид. В мой следующий визит в магазин она всё ещё стояла за прилавком. Не унывала, сказала, что лишние деньги не помешают, что удлинила маршрут, что дети успеют твёрже встать на ноги, а ковид – пустая страшилка, и скоро все это поймут.
Наконец самолёты снова полетели в далёкие края, и месяц назад она сказала, завёртывая мне очередной букет, что это её последняя неделя на работе. Я пожелала ей счастливого пути.
Три дня назад, проходя мимо магазина, я заметила на двери объявление в траурной рамке. В оптике напротив словоохотливая скучающая продавщица рассказала мне, что за 2 дня до полёта Двора почувствовала себя неважно, но решила, что это обычная простуда, наложенная на предотъездную лихорадку, успокоила дочь, отправилась спать - и не проснулась. Тромб.
Мечта на то и мечта, чтобы случиться когда-нибудь потом. Ожидание - часть её притягательности. Ты хочешь, чтобы это случилось, веришь, что случится, ждёшь, когда случится, и ожидание бывает иногда даже прекрасней осуществления. Ведь ожидание - это воображение, оно никогда не разочаровывает.
Вот только потом может так и не наступить.
- Бедная Двора, - сказала продавщица из оптики. - Так ничего и не увидела.
Ничего не увидела? Она точно знала, как выглядит купе «Восточного экспресса», где в Ванкувере продаётся лучший хумус, на какой высоте идёт поезд Гуанчжоу – Лхаса, как выглядит Бейт Хабад в Канберре и как правильно выбирать осьминога на рынке в Сан-Себастьяне. Она была счастлива, чертя свои карты и составляя планы. Она ушла счастливой.
Всё так. Но почему-то вспоминается всё время сцена из «Умница Уилл Хантинг», в которой профессор Мэгуайр говорит Уиллу:
«Микеланджело. Ты много о нем знаешь. Жизненный путь, политические устремления, отношения с Папой, сексуальная ориентации, лучшие работы, верно? Но бьюсь об заклад, ты не можешь сказать мне, как пахнет в Сикстинской капелле».
Приятель, тот самый, с которым летом спорили об одежде (см. первый комментарий), потихоньку обживается в Израиле. Не то чтобы полюбил – смирился. Встречаемся редко, но неделю назад он пригласил на очередную чашку кофе. Сидим, пьём.
- Как дела, - спрашиваю, - как дочка поживает? Как ей израильская школа?
Дочка в младшем школьном возрасте, насколько я помню.
- А мы её не отдали в школу, - говорит приятель. - Дома учим. Зачем ей иврит, я всё равно здесь жить не собираюсь.
Ну, ОК, думаю. Не ты первый, не ты последний используешь Израиль как перевалочный пункт. За страну немного обидно, но у человека есть право выбирать, где жить, а насильно мил не будешь.
- И как вы ей объяснили это всё? - спрашиваю.
- Да никак, - отмахивается он. - Сказали, что поживём немного у моря.
- И она не задаёт вопросов?
- Она много вопросов задаёт, - усмехается приятель, - но не на все я обязан отвечать.
- Сколько ей лет? – уточняю. – Что-то я засомневалась.
- Одиннадцать, - говорит приятель.
Я молчу, не зная, что сказать.
- А что бы ты хотела? - возмущённо спрашивает он. - Чтобы я одиннадцатилетнему ребёнку рассказывал про войну и про политические преследования? Я вырос в 80-х, сплошные очереди, всё по талонам, жена выросла в 90-х, там сама знаешь, что было. Зато у нашего ребёнка нормальное счастливое детство без проблем.
- Но если ты вырастишь её в вате, что она будет делать, когда столкнётся с чем-то неприятным?
- Да не растёт она в вате. Вон на днях с велосипеда упала, коленку разбила будь здоров, до сих пор хромает. А месяц назад на пляже браслет потеряла. Браслетик дрянь, подружка ей на день рождения подарила, в России ещё. Так она три дня рыдала. Не поверишь, я три вечера подряд по берегу с сачком ходил, как последний дурак, песок просеивал. Днём неудобно.
- Нашёл?
- Где там.
- И чем кончилось?
- Позвонил матери, пусть спросит у подруги, где брали. Купит, пришлёт, скажем, что от подружки.
- Хороший ты отец, - говорю.
- Уж какой есть, - улыбается он.
Заказываем по второй чашке.
- Послушай, - говорю, - но вот это всё - коленка, браслет – это когда ей самой больно. А чужая боль, надо же…
- Ничего не надо, - перебивает он. - Не надо. Ребёнок должен жизни радоваться. Только радоваться. Мы ей и книжек грустных не покупаем. Ни грустных, ни страшных. Зачем?
- Но даже Андерсен… - начинаю я.
- А мы ей и Андерсена никогда не читали. По-твоему, если она порыдает над оловянным солдатиком, она лучше станет? По-моему, она только спать будет хуже пару дней. А то и неделю.
- Но когда-нибудь… - начинаю, и снова он перебивает:
- Это очень советское в тебе сидит, - говорит. –Ты не допускаешь даже мысли, что можно прожить жизнь без несчастий. А я допускаю. И всё для этого сделаю, чтоб у моей девочки была абсолютно счастливая жизнь.
Я не знаю, что ответить. Разговор уходит в сторону, обсуждаем свои взрослые дела, прощаемся. Почему-то мне ужасно жаль его дочь, при всей её счастливой безоблачной жизни. Впрочем, есть у меня подозрение, что всё она знает, и про войну, и про Израиль, и про папу с мамой. Дети – они такие.
- Как дела, - спрашиваю, - как дочка поживает? Как ей израильская школа?
Дочка в младшем школьном возрасте, насколько я помню.
- А мы её не отдали в школу, - говорит приятель. - Дома учим. Зачем ей иврит, я всё равно здесь жить не собираюсь.
Ну, ОК, думаю. Не ты первый, не ты последний используешь Израиль как перевалочный пункт. За страну немного обидно, но у человека есть право выбирать, где жить, а насильно мил не будешь.
- И как вы ей объяснили это всё? - спрашиваю.
- Да никак, - отмахивается он. - Сказали, что поживём немного у моря.
- И она не задаёт вопросов?
- Она много вопросов задаёт, - усмехается приятель, - но не на все я обязан отвечать.
- Сколько ей лет? – уточняю. – Что-то я засомневалась.
- Одиннадцать, - говорит приятель.
Я молчу, не зная, что сказать.
- А что бы ты хотела? - возмущённо спрашивает он. - Чтобы я одиннадцатилетнему ребёнку рассказывал про войну и про политические преследования? Я вырос в 80-х, сплошные очереди, всё по талонам, жена выросла в 90-х, там сама знаешь, что было. Зато у нашего ребёнка нормальное счастливое детство без проблем.
- Но если ты вырастишь её в вате, что она будет делать, когда столкнётся с чем-то неприятным?
- Да не растёт она в вате. Вон на днях с велосипеда упала, коленку разбила будь здоров, до сих пор хромает. А месяц назад на пляже браслет потеряла. Браслетик дрянь, подружка ей на день рождения подарила, в России ещё. Так она три дня рыдала. Не поверишь, я три вечера подряд по берегу с сачком ходил, как последний дурак, песок просеивал. Днём неудобно.
- Нашёл?
- Где там.
- И чем кончилось?
- Позвонил матери, пусть спросит у подруги, где брали. Купит, пришлёт, скажем, что от подружки.
- Хороший ты отец, - говорю.
- Уж какой есть, - улыбается он.
Заказываем по второй чашке.
- Послушай, - говорю, - но вот это всё - коленка, браслет – это когда ей самой больно. А чужая боль, надо же…
- Ничего не надо, - перебивает он. - Не надо. Ребёнок должен жизни радоваться. Только радоваться. Мы ей и книжек грустных не покупаем. Ни грустных, ни страшных. Зачем?
- Но даже Андерсен… - начинаю я.
- А мы ей и Андерсена никогда не читали. По-твоему, если она порыдает над оловянным солдатиком, она лучше станет? По-моему, она только спать будет хуже пару дней. А то и неделю.
- Но когда-нибудь… - начинаю, и снова он перебивает:
- Это очень советское в тебе сидит, - говорит. –Ты не допускаешь даже мысли, что можно прожить жизнь без несчастий. А я допускаю. И всё для этого сделаю, чтоб у моей девочки была абсолютно счастливая жизнь.
Я не знаю, что ответить. Разговор уходит в сторону, обсуждаем свои взрослые дела, прощаемся. Почему-то мне ужасно жаль его дочь, при всей её счастливой безоблачной жизни. Впрочем, есть у меня подозрение, что всё она знает, и про войну, и про Израиль, и про папу с мамой. Дети – они такие.
В том же самом сарае из шифера, в котором случилось так много кинооткрытий моего детства, в середине 70-х я впервые посмотрела «Касабланку», три раза подряд. Так и смотрю с тех пор, каждый раз, когда на душе муторно, а в мире скверно.
Есть любимые фильмы, в которые я убегаю, чтобы забыться, чтобы не думать, фильмы-наркотики, фильмы-обезболивающие, отпуск, замещение рая. Есть и другие – фильмы-фонари, фильмы-маяки, которые напоминают: свет есть, всегда есть, даже в самые тёмные времена он есть, а когда кажется. что его нет, надо вспомнить, что у нас всегда будет Париж. We will always have Paris. Это – «Касабланка».
Никогда не поздно – для меня «Касабланка» именно об этом. Стать другим, вернуться к себе, любить и надеяться – никогда не поздно.
Циничный, побитый жизнью, равнодушный уставший человек живёт в забытом богом и миром Марокко, на обочине второй мировой войны, содержит ночной клуб, участвует в сомнительных сделках и на вопрос «Кто вы по национальности?» отвечает «Алкоголик». Проходит немного времени, и он рискует жизнью, чтобы спасти двух человек от нацистов – потому что никогда не поздно. Никогда не поздно вспомнить каким ты был, во что ты верил, и поверить снова.
Легче всего решить, что дело тут в женщине. Конечно, женщина есть, прекрасная Ингрид Бергман, и женщина эта по-прежнему любит его и готова остаться с ним, лишь бы он спас от нацистов её мужа. Но есть и ещё что-то помимо женщины: невозможность допустить, чтобы из мира исчез свет. Пока тьма где-то сбоку, можно отвернуться от неё, не смотреть, не замечать, не думать. Но вот она приближается, и ты уже на линии раздела, и любой следующий шаг – это уже выбор, тьма или свет. Это выбор, который они делают оба, и мужчина и женщина, и он одинаково труден им обоим, и тогда он помогает ей сделать этот выбор, потому что «Если этот самолёт улетит без тебя, ты об этом пожалеешь. Быть может, не сегодня и, быть может, не завтра, но скоро и на всю оставшуюся жизнь». Потому что иногда бывают вещи важнее любви.
Может быть, в этом главная притягательность «Касабланки» – никаких героев. Обычные люди, слабые, уставшие, запутавшиеся, которым плохо не только из-за друг друга, но и из-за того, во что превратился мир. Фильм вышел в 1942-м, а снимать начали в 1941-м, и никто ещё не знал, как, когда и чем всё это кончится. Многие актёры, включая Бергман, сами были беженцами, для многих «Увижу ли я тебя вечером? — Не люблю строить планы на столь отдалённое будущее» было не печальной шуткой, а недавним прошлым. Может быть, в этом секрет.
Или в том, что сценарий писался по ходу съёмок, и почти до самого конца Ингрид Берман не знала, останется ли она с Риком–Богартом или с мужем. И это настоящее, несыгранное незнание, эти настоящие судьбы - они просвечивают, они задевают так, как никакая игра задеть не может.
В «Касабланке», редчайший случай для любовной голливудской драмы, нет счастливого конца. В фильме вообще нет конца, его последняя фраза - о начале. Мне кажется, что это начало прекрасной дружбы.This is the beginning of a beautiful friendship.
И это здорово, потому что начинать никогда не поздно, даже в самом конце
Прошло 80 лет, ровно 80 лет, и мы снова печально, цинично, почти безнадёжно ждём, когда кончится война, не зная, как, когда и чем она кончится.
Смотрите «Касабланку». Смотрите «Касабланку». Сыграй это снова, Сэм!
Есть любимые фильмы, в которые я убегаю, чтобы забыться, чтобы не думать, фильмы-наркотики, фильмы-обезболивающие, отпуск, замещение рая. Есть и другие – фильмы-фонари, фильмы-маяки, которые напоминают: свет есть, всегда есть, даже в самые тёмные времена он есть, а когда кажется. что его нет, надо вспомнить, что у нас всегда будет Париж. We will always have Paris. Это – «Касабланка».
Никогда не поздно – для меня «Касабланка» именно об этом. Стать другим, вернуться к себе, любить и надеяться – никогда не поздно.
Циничный, побитый жизнью, равнодушный уставший человек живёт в забытом богом и миром Марокко, на обочине второй мировой войны, содержит ночной клуб, участвует в сомнительных сделках и на вопрос «Кто вы по национальности?» отвечает «Алкоголик». Проходит немного времени, и он рискует жизнью, чтобы спасти двух человек от нацистов – потому что никогда не поздно. Никогда не поздно вспомнить каким ты был, во что ты верил, и поверить снова.
Легче всего решить, что дело тут в женщине. Конечно, женщина есть, прекрасная Ингрид Бергман, и женщина эта по-прежнему любит его и готова остаться с ним, лишь бы он спас от нацистов её мужа. Но есть и ещё что-то помимо женщины: невозможность допустить, чтобы из мира исчез свет. Пока тьма где-то сбоку, можно отвернуться от неё, не смотреть, не замечать, не думать. Но вот она приближается, и ты уже на линии раздела, и любой следующий шаг – это уже выбор, тьма или свет. Это выбор, который они делают оба, и мужчина и женщина, и он одинаково труден им обоим, и тогда он помогает ей сделать этот выбор, потому что «Если этот самолёт улетит без тебя, ты об этом пожалеешь. Быть может, не сегодня и, быть может, не завтра, но скоро и на всю оставшуюся жизнь». Потому что иногда бывают вещи важнее любви.
Может быть, в этом главная притягательность «Касабланки» – никаких героев. Обычные люди, слабые, уставшие, запутавшиеся, которым плохо не только из-за друг друга, но и из-за того, во что превратился мир. Фильм вышел в 1942-м, а снимать начали в 1941-м, и никто ещё не знал, как, когда и чем всё это кончится. Многие актёры, включая Бергман, сами были беженцами, для многих «Увижу ли я тебя вечером? — Не люблю строить планы на столь отдалённое будущее» было не печальной шуткой, а недавним прошлым. Может быть, в этом секрет.
Или в том, что сценарий писался по ходу съёмок, и почти до самого конца Ингрид Берман не знала, останется ли она с Риком–Богартом или с мужем. И это настоящее, несыгранное незнание, эти настоящие судьбы - они просвечивают, они задевают так, как никакая игра задеть не может.
В «Касабланке», редчайший случай для любовной голливудской драмы, нет счастливого конца. В фильме вообще нет конца, его последняя фраза - о начале. Мне кажется, что это начало прекрасной дружбы.This is the beginning of a beautiful friendship.
И это здорово, потому что начинать никогда не поздно, даже в самом конце
Прошло 80 лет, ровно 80 лет, и мы снова печально, цинично, почти безнадёжно ждём, когда кончится война, не зная, как, когда и чем она кончится.
Смотрите «Касабланку». Смотрите «Касабланку». Сыграй это снова, Сэм!
1 декабря 1903 г. был показан зрителям первый вестерн, 12-минутный фильм «Большое ограбление поезда».
Я люблю этот жанр, особенно ранние его голливудские классические шедевры. «Хороший, плохой, злой» и «Пригоршня долларов» с молодым хмурым Иствудом, «Великолепная семёрка» с великолепным Юлом Бриннером, «Рио Браво» с Джоном Вейном – я люблю их все. Но самый любимый, самый главный, из тех фильмов, что цепляют тебя при десятом просмотре так же, как при первом – «Ровно в полдень».
Очень просто, аскетически просто сделанный черно-белый фильм, с негромким, почти камерным музыкальным рядом, с очень сдержанной актёрской игрой, с минимумом текста – из полутора часов экранного времени сорок минут проходит в полном молчании. Без погонь, без индейцев, без диких прерий, всё действие происходит на главной улице и на железнодорожной станции захолустного городка Хэдливиль. Почти без стрельбы – только последние пять минут там стреляют. Но оторваться невозможно, напряжение, возникающее в первую же минуту, всё время растёт - и разряжается только на последней минуте. Других таких фильмов, где тревожное ожидание начинается вместе с титрами и заканчивается с появлением надписи «Конец», я не знаю.
Сюжет прост, его почти нет. Три ковбоя собираются в лощине где-то там на всё ещё диком Западе и едут через Хэдливиль к станции поезда. Почему они едут – рассказывает звучащая за кадром прекрасная баллада на музыку Дмитрия Темкина, украинского уроженца, кстати, уехавшего после революции в Америку, где он заработал 4 Оскара за музыку к фильмам.
Приехав на станцию, ковбои ждут поезда. И мы ждём, полтора часа со всё нарастающим напряжением ждём, когда же приедет этот поезд. Поезд приезжает - и через пять минут фильм кончается.
На поезде должен приехать Фрэнк Миллер, бандит и убийца, отправленный пожизненно в тюрьму местным шерифом Уиллом Кейном. Получив помилование, непонятно, как и от кого, Фрэнк едет мстить шерифу. Полтора часа бывший шериф Кейн, только что надевший кольцо на палец молодой жене и собравшийся переезжать в другой город, ищет поддержки у жителей Хэдливиля — и не находит. Все они любят и уважают шерифа — и все отказывают ему в помощи. Кто-то, как его старый друг и наставник Март, перестал верить в справедливость. Кто-то, как помощник шерифа Харви, требует награды за помощь. Кто-то признаётся, что боится, кто-то просто прячется, кто-то даже рад возвращению Миллера. А молодая жена Кейна (первая роль Грейс Келли) — принципиальная противница любого насилия.
Один за другим жена, друзья, бывшая любовница, местный судья говорят Кейну: уезжай. Твой героизм никому не нужен. Он не нужен тебе, он не нужен нам, не стоит умирать из-за людей, которые не готовы постоять за себя. Хэдливиль — симпатичный городок с красивой белой церковью, с театром, с поездами, которые приходят вовремя, с людьми, которые привыкли к достойной жизни — обязан своим спокойствием и процветанием Кейну, прогнавшему из города банду Миллера. Хэдливиль это помнит, знает — и хочет, чтобы Кейн уехал. Лучше терпеть бандитов и жить, чем не терпеть и умереть, говорят они все — кто прямо, кто намёками — своему бывшему шерифу.
Фильм, в котором действие длится чуть меньше двух часов, идёт полтора часа — мы наблюдаем за жизнью городка в реальном времени. Чтобы подчеркнуть эту реальность, каждые десять минут нам показывают часы. И каждый раз, когда стрелка дёргается, приближая роковой час, кажется, что Кейн готов, согласен, уезжает.
Но он остаётся.
Редчайший случай в Голливуде: малобюджетный вестерн был номинирован на семь Оскаров, включая номинации «Лучший фильм», «Лучший режиссёр» и «Лучший сценарий». Получил он 4 статуэтки: за песню, (та самая «Баллада о полуденном часе»), за саундтрек, за монтаж и за лучшую мужскую роль (Гэри Купер).
«Ровно в полдень» - очень американский фильм, фильм Америки, ещё верящей в свою мечту. Фильм о том, что и один в поле воин. О том, что нельзя бесконечно убегать, рано или поздно придётся остановиться и обернуться. О том, что, вместе с правом на независимость появляется и долг её отстаивать. Даже если для всех остальных это больше не имеет значения
Я люблю этот жанр, особенно ранние его голливудские классические шедевры. «Хороший, плохой, злой» и «Пригоршня долларов» с молодым хмурым Иствудом, «Великолепная семёрка» с великолепным Юлом Бриннером, «Рио Браво» с Джоном Вейном – я люблю их все. Но самый любимый, самый главный, из тех фильмов, что цепляют тебя при десятом просмотре так же, как при первом – «Ровно в полдень».
Очень просто, аскетически просто сделанный черно-белый фильм, с негромким, почти камерным музыкальным рядом, с очень сдержанной актёрской игрой, с минимумом текста – из полутора часов экранного времени сорок минут проходит в полном молчании. Без погонь, без индейцев, без диких прерий, всё действие происходит на главной улице и на железнодорожной станции захолустного городка Хэдливиль. Почти без стрельбы – только последние пять минут там стреляют. Но оторваться невозможно, напряжение, возникающее в первую же минуту, всё время растёт - и разряжается только на последней минуте. Других таких фильмов, где тревожное ожидание начинается вместе с титрами и заканчивается с появлением надписи «Конец», я не знаю.
Сюжет прост, его почти нет. Три ковбоя собираются в лощине где-то там на всё ещё диком Западе и едут через Хэдливиль к станции поезда. Почему они едут – рассказывает звучащая за кадром прекрасная баллада на музыку Дмитрия Темкина, украинского уроженца, кстати, уехавшего после революции в Америку, где он заработал 4 Оскара за музыку к фильмам.
Приехав на станцию, ковбои ждут поезда. И мы ждём, полтора часа со всё нарастающим напряжением ждём, когда же приедет этот поезд. Поезд приезжает - и через пять минут фильм кончается.
На поезде должен приехать Фрэнк Миллер, бандит и убийца, отправленный пожизненно в тюрьму местным шерифом Уиллом Кейном. Получив помилование, непонятно, как и от кого, Фрэнк едет мстить шерифу. Полтора часа бывший шериф Кейн, только что надевший кольцо на палец молодой жене и собравшийся переезжать в другой город, ищет поддержки у жителей Хэдливиля — и не находит. Все они любят и уважают шерифа — и все отказывают ему в помощи. Кто-то, как его старый друг и наставник Март, перестал верить в справедливость. Кто-то, как помощник шерифа Харви, требует награды за помощь. Кто-то признаётся, что боится, кто-то просто прячется, кто-то даже рад возвращению Миллера. А молодая жена Кейна (первая роль Грейс Келли) — принципиальная противница любого насилия.
Один за другим жена, друзья, бывшая любовница, местный судья говорят Кейну: уезжай. Твой героизм никому не нужен. Он не нужен тебе, он не нужен нам, не стоит умирать из-за людей, которые не готовы постоять за себя. Хэдливиль — симпатичный городок с красивой белой церковью, с театром, с поездами, которые приходят вовремя, с людьми, которые привыкли к достойной жизни — обязан своим спокойствием и процветанием Кейну, прогнавшему из города банду Миллера. Хэдливиль это помнит, знает — и хочет, чтобы Кейн уехал. Лучше терпеть бандитов и жить, чем не терпеть и умереть, говорят они все — кто прямо, кто намёками — своему бывшему шерифу.
Фильм, в котором действие длится чуть меньше двух часов, идёт полтора часа — мы наблюдаем за жизнью городка в реальном времени. Чтобы подчеркнуть эту реальность, каждые десять минут нам показывают часы. И каждый раз, когда стрелка дёргается, приближая роковой час, кажется, что Кейн готов, согласен, уезжает.
Но он остаётся.
Редчайший случай в Голливуде: малобюджетный вестерн был номинирован на семь Оскаров, включая номинации «Лучший фильм», «Лучший режиссёр» и «Лучший сценарий». Получил он 4 статуэтки: за песню, (та самая «Баллада о полуденном часе»), за саундтрек, за монтаж и за лучшую мужскую роль (Гэри Купер).
«Ровно в полдень» - очень американский фильм, фильм Америки, ещё верящей в свою мечту. Фильм о том, что и один в поле воин. О том, что нельзя бесконечно убегать, рано или поздно придётся остановиться и обернуться. О том, что, вместе с правом на независимость появляется и долг её отстаивать. Даже если для всех остальных это больше не имеет значения
Написала в комментарии «Это и ежу понятно» и вдруг задумалась: а почему ежу? С каких пор ежи стали эталоном тупости?
Пошла копать, откопала интересное. Утверждают, что:
В СССР была сеть интернатов для одарённых детей, как правило при университетах. Сначала, в 1963 году, открыли 4 таких интерната: в Москве, Ленинграде, Киеве и Новосибирске, потом добавили ещё. В таких интернатах подростков готовили к приёму в элитные университеты и институты, как правило технические – МГУ, МИФИ, МВТУ и последующей научной карьере.
В интернатах существовали классы длительного обучения, в которых учились по двухлетней программе. Туда отбирали самых блестящих, самых талантливых. Остальные учились по годичной программе.
Те, кто учился по двухгодичной программе, попадали в классы «А», «Б», «В», «Г» и «Д». Поступивших на одногодичную программу отправляли в классы «Е», «Ж», «И». Так их и называли – ежами, или ёжиками. При этом снобы-двухгодичники их считали не то чтобы туповатыми, но, скажем, менее сообразительными. Поэтому, когда заходил разговор о чем-то простом, но требующем понимания, говорилось, что это, мол, и ежу понятно.
Впрочем, есть и другая версия, что всё от Маяковского пошло, от «Ясно даже и ежу — этот Петя был буржуй», от «Сказки о Пете, толстом ребёнке, и о Симе, который тонкий». Но первая мне больше нравится.
Пошла копать, откопала интересное. Утверждают, что:
В СССР была сеть интернатов для одарённых детей, как правило при университетах. Сначала, в 1963 году, открыли 4 таких интерната: в Москве, Ленинграде, Киеве и Новосибирске, потом добавили ещё. В таких интернатах подростков готовили к приёму в элитные университеты и институты, как правило технические – МГУ, МИФИ, МВТУ и последующей научной карьере.
В интернатах существовали классы длительного обучения, в которых учились по двухлетней программе. Туда отбирали самых блестящих, самых талантливых. Остальные учились по годичной программе.
Те, кто учился по двухгодичной программе, попадали в классы «А», «Б», «В», «Г» и «Д». Поступивших на одногодичную программу отправляли в классы «Е», «Ж», «И». Так их и называли – ежами, или ёжиками. При этом снобы-двухгодичники их считали не то чтобы туповатыми, но, скажем, менее сообразительными. Поэтому, когда заходил разговор о чем-то простом, но требующем понимания, говорилось, что это, мол, и ежу понятно.
Впрочем, есть и другая версия, что всё от Маяковского пошло, от «Ясно даже и ежу — этот Петя был буржуй», от «Сказки о Пете, толстом ребёнке, и о Симе, который тонкий». Но первая мне больше нравится.
Тем, кто отчаялся.
Мы приехали в Израиль летом 1992 года. Уже на спаде огромной волны, но все ещё в довольно большой компании. Иврит мы знали очень условно, представления о стране имели туманные, поскольку слухи с земли обетованной доносились очень невнятные и противоречивые. Конечно, мы надеялись на лучшее, но были готовы и к самым неприятным вариантам: потеря профессии, тяжёлый физический труд, даже нищета поначалу.
Ни самые радужные, ни самые мрачные прогнозы не оправдались, в чём-то нам повезло, и сильно повезло, в чём-то не очень. К середине осени мы окончили ульпан и начали совершенствовать свой профессиональный иврит, читая объявления о работе в израильских газетах.
Время летело быстро, приближался Новый год, а с ним и необходимость платить за квартиру, за вторые полгода. Пособия по репатриации едва хватало на еду и оплату счетов, работа не находилась, резервов тоже не было - привезённая с собой заветная сотня долларов ничего не меняла. Мама была в панике и тихо плакала по ночам, я размышляла о том, куда можно пристроить на время пожилого человека и ребёнка, если придётся съезжать, и только муж продолжал демонстрировать оптимизм.
Спасение пришло в виде дальней родственницы, которая нашла мне место уборщицы в одной из городских пекарен. Выходить на работу надо было через неделю.
Будущая зарплата плюс остатки всяческих репатриантских выплат позволяли оплатить один месяц съёма, но целый месяц - это так много, столько всего хорошего может случиться за этот месяц. Твёрдо поверив в благосклонность судьбы, на последние оставшиеся деньги (почти, почти) мы в тот же вечер пошли в театр. В русскоязычный театр «Гешер», поскольку театральный иврит нам был ещё не по зубам, а билеты в местные театры – не по карману. Мама сказала, что мы сошли с ума, мы согласились и ушли. Что давали – на то и пошли.
Давали «Кабалу святош». Честно сказать, спектакль я помню плохо. Помню, что на сцене практически не было декораций, что были красивые костюмы и какая-то необычная музыка – всё это было совершенно неважно. Важна была простая мысль, пришедшая мне в голову примерно на пятой минуте спектакля – все эти люди, режиссёр, актёры, суфлёры, осветители, костюмеры - они все были новыми репатриантами. Они все приехали в Израиль всего лишь полутора годами раньше, не зная иврита и имея профессию, куда менее приспособленную к смене языка. Прошли полтора года – и они снова в профессии, играют, танцуют, поют, в красивом зале, в настоящем театре, в другой стране. Это возможно. И если это возможно для них, то возможно и для меня, для нас.
«Гешер» подарил мне надежду, и, вернувшись домой, я решила, что в пекарню не пойду, а буду искать дальше. Муж пожал плечами, а что сказала мама, мы пропустим.
За следующие два дня я послала своё резюме в 40 фирм, а ночи потратила на размышления об истинности пословицы про журавля и синицу. Через два дня мне позвонили и пригласили на интервью. Через неделю я начала работать. В крошечной фирме за мизерную зарплату – но по специальности. Ещё через неделю на интервью позвали мужа.
Конечно, это было совпадение, случайность, но «Гешер» я люблю до сих пор, как счастливый талисман. Хотя хожу туда гораздо, гораздо реже, чем хотелось бы.
Мы приехали в Израиль летом 1992 года. Уже на спаде огромной волны, но все ещё в довольно большой компании. Иврит мы знали очень условно, представления о стране имели туманные, поскольку слухи с земли обетованной доносились очень невнятные и противоречивые. Конечно, мы надеялись на лучшее, но были готовы и к самым неприятным вариантам: потеря профессии, тяжёлый физический труд, даже нищета поначалу.
Ни самые радужные, ни самые мрачные прогнозы не оправдались, в чём-то нам повезло, и сильно повезло, в чём-то не очень. К середине осени мы окончили ульпан и начали совершенствовать свой профессиональный иврит, читая объявления о работе в израильских газетах.
Время летело быстро, приближался Новый год, а с ним и необходимость платить за квартиру, за вторые полгода. Пособия по репатриации едва хватало на еду и оплату счетов, работа не находилась, резервов тоже не было - привезённая с собой заветная сотня долларов ничего не меняла. Мама была в панике и тихо плакала по ночам, я размышляла о том, куда можно пристроить на время пожилого человека и ребёнка, если придётся съезжать, и только муж продолжал демонстрировать оптимизм.
Спасение пришло в виде дальней родственницы, которая нашла мне место уборщицы в одной из городских пекарен. Выходить на работу надо было через неделю.
Будущая зарплата плюс остатки всяческих репатриантских выплат позволяли оплатить один месяц съёма, но целый месяц - это так много, столько всего хорошего может случиться за этот месяц. Твёрдо поверив в благосклонность судьбы, на последние оставшиеся деньги (почти, почти) мы в тот же вечер пошли в театр. В русскоязычный театр «Гешер», поскольку театральный иврит нам был ещё не по зубам, а билеты в местные театры – не по карману. Мама сказала, что мы сошли с ума, мы согласились и ушли. Что давали – на то и пошли.
Давали «Кабалу святош». Честно сказать, спектакль я помню плохо. Помню, что на сцене практически не было декораций, что были красивые костюмы и какая-то необычная музыка – всё это было совершенно неважно. Важна была простая мысль, пришедшая мне в голову примерно на пятой минуте спектакля – все эти люди, режиссёр, актёры, суфлёры, осветители, костюмеры - они все были новыми репатриантами. Они все приехали в Израиль всего лишь полутора годами раньше, не зная иврита и имея профессию, куда менее приспособленную к смене языка. Прошли полтора года – и они снова в профессии, играют, танцуют, поют, в красивом зале, в настоящем театре, в другой стране. Это возможно. И если это возможно для них, то возможно и для меня, для нас.
«Гешер» подарил мне надежду, и, вернувшись домой, я решила, что в пекарню не пойду, а буду искать дальше. Муж пожал плечами, а что сказала мама, мы пропустим.
За следующие два дня я послала своё резюме в 40 фирм, а ночи потратила на размышления об истинности пословицы про журавля и синицу. Через два дня мне позвонили и пригласили на интервью. Через неделю я начала работать. В крошечной фирме за мизерную зарплату – но по специальности. Ещё через неделю на интервью позвали мужа.
Конечно, это было совпадение, случайность, но «Гешер» я люблю до сих пор, как счастливый талисман. Хотя хожу туда гораздо, гораздо реже, чем хотелось бы.
image_2022-12-14_12-24-44.png
744.8 KB
Меня снова прочитали и сосчитали. Правда, на предпоследнем месте, но зато в какой компании.
50 лучших книг года по версии сайта «Мир идей».
1. Орхан Памук, «Чумные ночи»,
4. Харуки Мураками, «От первого лица»,
6. Джордж Сондерс, «Купание в пруду под дождем», мой личный фаворит,
10. Салли Руни, «Прекрасный мир, где же ты»,
17. Павел Пепперштейн, «Пытаясь проснуться»,
26. Роберт Гелбрейт, «Чернильное сердце»,
30. Деймон Гэлгут, «Обещание»,
34. Колм Тойбин, «Волшебник», мой второй личный фаворит,
39. Йоав Блум, «Я всегда остаюсь с тобой»,
49 Ольга Кромер, «Тот Город».
https://miridei.com/idei-dosuga/kakuyu-knigu-pochitat/50-luchshih-knig-2022-goda/2/
50 лучших книг года по версии сайта «Мир идей».
1. Орхан Памук, «Чумные ночи»,
4. Харуки Мураками, «От первого лица»,
6. Джордж Сондерс, «Купание в пруду под дождем», мой личный фаворит,
10. Салли Руни, «Прекрасный мир, где же ты»,
17. Павел Пепперштейн, «Пытаясь проснуться»,
26. Роберт Гелбрейт, «Чернильное сердце»,
30. Деймон Гэлгут, «Обещание»,
34. Колм Тойбин, «Волшебник», мой второй личный фаворит,
39. Йоав Блум, «Я всегда остаюсь с тобой»,
49 Ольга Кромер, «Тот Город».
https://miridei.com/idei-dosuga/kakuyu-knigu-pochitat/50-luchshih-knig-2022-goda/2/
Что такое удача? Непредсказуемое стечение обстоятельств, поворачивающее дела в вашу пользу.
Представьте себе, что у вашей мамы есть отчим. Который первым браком был женат на некоей массажистке. Которая была любовницей брата Равеля. Который был единственным наследником композитора Равеля и получателем всех авторских отчислений. И оставил их в наследство этой самой массажистке. Которая оставила их своему мужу. Который после смерти первой жены женился вторично. На вашей бабушке. И теперь за каждое исполнение «Болеро» на ваш банковский счёт приходят авторские отчисления.
Запутались? Начнём с другого конца.
Равель был одинок и бездетен. Всё своё наследство он завещал брату Эдуарду. Эдуард тоже был бездетен. Наследство он собирался потратить на Нобелевскую премию для музыкантов. Но увлёкся своей массажисткой и переписал завещание в её пользу.
Когда Эдуард умер, массажистка с мужем, бывшим шофёром Равеля, стали наследниками довольно большого состояния. Постоянно увеличивающегося за счёт авторских отчислений.
Потом умерла массажистка. Вдовец-шофёр погоревал и женился вторично, на женщине с ребёнком. Авторские всё ещё капали. Когда он и его вторая жена состарились и умерли, всё наследство Равеля перешло к этой девочке – приёмной дочери мужа массажистки брата Равеля. А от неё к её детям. Тут авторские капать перестали – срок истёк. Но тех, что уже накапали, вполне хватает на беззаботную жизнь в идиллической Швейцарии.
А вы говорите, что везёт тому, кто везёт. 🙃
Представьте себе, что у вашей мамы есть отчим. Который первым браком был женат на некоей массажистке. Которая была любовницей брата Равеля. Который был единственным наследником композитора Равеля и получателем всех авторских отчислений. И оставил их в наследство этой самой массажистке. Которая оставила их своему мужу. Который после смерти первой жены женился вторично. На вашей бабушке. И теперь за каждое исполнение «Болеро» на ваш банковский счёт приходят авторские отчисления.
Запутались? Начнём с другого конца.
Равель был одинок и бездетен. Всё своё наследство он завещал брату Эдуарду. Эдуард тоже был бездетен. Наследство он собирался потратить на Нобелевскую премию для музыкантов. Но увлёкся своей массажисткой и переписал завещание в её пользу.
Когда Эдуард умер, массажистка с мужем, бывшим шофёром Равеля, стали наследниками довольно большого состояния. Постоянно увеличивающегося за счёт авторских отчислений.
Потом умерла массажистка. Вдовец-шофёр погоревал и женился вторично, на женщине с ребёнком. Авторские всё ещё капали. Когда он и его вторая жена состарились и умерли, всё наследство Равеля перешло к этой девочке – приёмной дочери мужа массажистки брата Равеля. А от неё к её детям. Тут авторские капать перестали – срок истёк. Но тех, что уже накапали, вполне хватает на беззаботную жизнь в идиллической Швейцарии.
А вы говорите, что везёт тому, кто везёт. 🙃
YouTube навеял.
Лет 20 тому назад судили в Израиле одного мошенника. Мошенник был вполне реальный, но общество отнеслось к нему с некоторой симпатией, потому как человек был гений. Мошенничества гений, но гений. Его способ отъёма и увода денег был гениально прост.
Человек утверждал, что с помощью специального коктейля может влиять на пол ребёнка при зачатии. Коктейль составлялся из редких трав, найденных то ли на склонах Гималаев, то ли на вершинах Кордильер, за давностью времени точно не вспомню. 100% успеха он не гарантировал, но зато обещал полный возврат денег, если повлиять не получилось. Так фирма и работала. Если пол новорожденного не совпал с желаемым – возвращал деньги. Если совпал - оставлял себе. Довольно большие деньги, несколько тысяч, если мне не изменяет память.
Два года фирма работала, и все были довольны. Те, кому не повезло, полностью получали свои деньги обратно, как и было обещано. Те, кому повезло, были счастливы и благодарили. Так бы всё и шло, если бы не один занудный будущий папаша, химик по специальности. Прежде чем напоить жену коктейлем, он решил выяснить, что же в этих травах такого особенного. Выяснил. Коктейль представлял из себя смесь из трёх сортов цветочного чая. Дешёвого цветочного чая, доступного в любом магазине.
Гениально? Да.
Смотрю я под Новый год разных политологов в YouTube, причём отнюдь не только российских – и израильских, и американских, и всяких прочих, и всё время вспоминаю эту историю. Уж больно идея похожая. Если сегодня сказать «Зима будет долгой», а завтра сказать «Мы скоро услышим капели звон», то одно из этих предсказаний непременно сбудется. Со 100% точностью.
Лет 20 тому назад судили в Израиле одного мошенника. Мошенник был вполне реальный, но общество отнеслось к нему с некоторой симпатией, потому как человек был гений. Мошенничества гений, но гений. Его способ отъёма и увода денег был гениально прост.
Человек утверждал, что с помощью специального коктейля может влиять на пол ребёнка при зачатии. Коктейль составлялся из редких трав, найденных то ли на склонах Гималаев, то ли на вершинах Кордильер, за давностью времени точно не вспомню. 100% успеха он не гарантировал, но зато обещал полный возврат денег, если повлиять не получилось. Так фирма и работала. Если пол новорожденного не совпал с желаемым – возвращал деньги. Если совпал - оставлял себе. Довольно большие деньги, несколько тысяч, если мне не изменяет память.
Два года фирма работала, и все были довольны. Те, кому не повезло, полностью получали свои деньги обратно, как и было обещано. Те, кому повезло, были счастливы и благодарили. Так бы всё и шло, если бы не один занудный будущий папаша, химик по специальности. Прежде чем напоить жену коктейлем, он решил выяснить, что же в этих травах такого особенного. Выяснил. Коктейль представлял из себя смесь из трёх сортов цветочного чая. Дешёвого цветочного чая, доступного в любом магазине.
Гениально? Да.
Смотрю я под Новый год разных политологов в YouTube, причём отнюдь не только российских – и израильских, и американских, и всяких прочих, и всё время вспоминаю эту историю. Уж больно идея похожая. Если сегодня сказать «Зима будет долгой», а завтра сказать «Мы скоро услышим капели звон», то одно из этих предсказаний непременно сбудется. Со 100% точностью.
Умер Виктор Файнберг. Один из знаменитой шестёрки, протестовавшей на Красной площади против ввода советских танков в Прагу. Теперь в живых остался только Павел Литвинов.
Есть два вида протеста. Первый – политический, с надеждой на изменение, скорое, лучше немедленное, и существенное.
Второй – нравственный. Без всякой надежды, просто потому, что нельзя иначе.
Многие люди считают нравственный протест бессмысленным геройством. Зачем протестовать, подвергать опасности себя и своих близких, если ты заранее знаешь, что ничего не изменится, что надежды нет. Для многих людей надежда - главный двигатель протеста.
Для таких как Файнберг главный двигатель протеста – совесть. Именно такие люди протаптывают в бесконечных вечных сугробах тропинки, не давая нам забыть, что тепло и свет есть. Не здесь, не сейчас, но есть.
Вечная благодарность и светлая память, Виктор Исаакович!
Есть два вида протеста. Первый – политический, с надеждой на изменение, скорое, лучше немедленное, и существенное.
Второй – нравственный. Без всякой надежды, просто потому, что нельзя иначе.
Многие люди считают нравственный протест бессмысленным геройством. Зачем протестовать, подвергать опасности себя и своих близких, если ты заранее знаешь, что ничего не изменится, что надежды нет. Для многих людей надежда - главный двигатель протеста.
Для таких как Файнберг главный двигатель протеста – совесть. Именно такие люди протаптывают в бесконечных вечных сугробах тропинки, не давая нам забыть, что тепло и свет есть. Не здесь, не сейчас, но есть.
Вечная благодарность и светлая память, Виктор Исаакович!
150 лет Хаиму Нахману Бялику. Объяснять людям, не живущем ивритской культурой, кто такой Бялик, всё равно, что объяснять людям, не живущим русской культурой, кто такой Пушкин. Великий поэт, основатель, солнце, наше всё. Пустые слова. Я попробую, но вряд ли у меня получится.
Бялик - классик. Бялика обязательно учат в школе, как и Пушкина. И точно так же многие «проходят» мимо него. Бялик – часть языка. Его цитируют, не зная, что это он. Как и Пушкина. Пушкина вырастила няня, Бялика – дед. У Пушкина был лицей, у Бялика- знаменитая Воложинская ешива.
Но Пушкину вручил лиру Державин, а Бялик пришёл на пустое место. Иврит только начал возрождаться после двух тысячелетий забвения, и хотя на нём уже говорили на земле обетованной, литературным языком, языком поэзии его сделал Бялик. И детскую поэзию на иврите тоже создал Бялик.
Еврейский университет в Иерусалиме, Художественный музей в Тель-Авиве, национальный театр «Габима», Союз израильских писателей - все они обязаны Бялику своим возникновением, становлением, существованием. На открытии университета в Иерусалиме в 1925 году он произнёс речь, оказавшуюся печально пророческой: “Мы должны поторопиться и зажечь первый светильник образования, науки и разнообразной интеллектуальной деятельности в Израиле, пока свеча еврейских знаний не погасла в чужих краях”
Бялик перевёл на иврит Шекспира, Сервантеса и Шиллера. Бяликом восхищались Горький, Блок и Маяковский. Именем Бялика названы национальная литературная премия и город, а его портрет печатают на банкнотах и марках.
Бялика перевели на 50 языков. На русский его переводили Сологуб и Брюсов, Вячеслав Иванов и Ходасевич. Впрочем, сам Бялик утверждал, что перевод поэзии - это поцелуй сквозь вуаль.
Но главная для меня заслуга Бялика - он был первым еврейским поэтом, который призвал свой народом перестать плакать и развернуться лицом к Сиону. Он побывал в Кишинёве сразу после погрома 1903 года, после чего написал поэму «Сказание о погроме» («В городе резни»), поэму такую страшную, что я её здесь приводить не рискну. Скажу только, что многие вспоминали, как она перевернула их мир, сильнее, чем собственно погром.
Дважды его выдвигали на Нобелевскую премию, в 1933-м и в 1934-м. Но в июле 1934-го он умер, скончался в Вене, куда поехал лечиться, после неудачной операции. А посмертно Нобелевскую премию не дают.
***
Циль-цлиль, упорхнула, циль-цлиль, укатила,
Поёт колокольчик — что было, то сплыло.
Куда ж ты, родная, так резво умчала,
Ведь главного сердце моё не сказало.
До срока разлука! Уж было готово
Слететь с языка это главное слово.
Ни день и ни два оно в сердце рождалось,
Хотело сказаться — да вот не сказалось.
И вдруг свистнул кнут, заскрипели колёса,
Дорога окуталась пылью белёсой.
«Прощай, дорогой!» — и вдоль поля, по склону
Помчалась повозка к дубраве зелёной.
Как птичьи крыла меж стволами белея,
Косынка твоя замелькала в аллее.
Я снова один, — вот уже за дубравой
Звенит колокольчика голос лукавый.
Циль-цлиль, упорхнула, циль-цлиль, укатила,
Поёт колокольчик — что было, то сплыло.
Перевод Д. Веденяпина
Бялик - классик. Бялика обязательно учат в школе, как и Пушкина. И точно так же многие «проходят» мимо него. Бялик – часть языка. Его цитируют, не зная, что это он. Как и Пушкина. Пушкина вырастила няня, Бялика – дед. У Пушкина был лицей, у Бялика- знаменитая Воложинская ешива.
Но Пушкину вручил лиру Державин, а Бялик пришёл на пустое место. Иврит только начал возрождаться после двух тысячелетий забвения, и хотя на нём уже говорили на земле обетованной, литературным языком, языком поэзии его сделал Бялик. И детскую поэзию на иврите тоже создал Бялик.
Еврейский университет в Иерусалиме, Художественный музей в Тель-Авиве, национальный театр «Габима», Союз израильских писателей - все они обязаны Бялику своим возникновением, становлением, существованием. На открытии университета в Иерусалиме в 1925 году он произнёс речь, оказавшуюся печально пророческой: “Мы должны поторопиться и зажечь первый светильник образования, науки и разнообразной интеллектуальной деятельности в Израиле, пока свеча еврейских знаний не погасла в чужих краях”
Бялик перевёл на иврит Шекспира, Сервантеса и Шиллера. Бяликом восхищались Горький, Блок и Маяковский. Именем Бялика названы национальная литературная премия и город, а его портрет печатают на банкнотах и марках.
Бялика перевели на 50 языков. На русский его переводили Сологуб и Брюсов, Вячеслав Иванов и Ходасевич. Впрочем, сам Бялик утверждал, что перевод поэзии - это поцелуй сквозь вуаль.
Но главная для меня заслуга Бялика - он был первым еврейским поэтом, который призвал свой народом перестать плакать и развернуться лицом к Сиону. Он побывал в Кишинёве сразу после погрома 1903 года, после чего написал поэму «Сказание о погроме» («В городе резни»), поэму такую страшную, что я её здесь приводить не рискну. Скажу только, что многие вспоминали, как она перевернула их мир, сильнее, чем собственно погром.
Дважды его выдвигали на Нобелевскую премию, в 1933-м и в 1934-м. Но в июле 1934-го он умер, скончался в Вене, куда поехал лечиться, после неудачной операции. А посмертно Нобелевскую премию не дают.
***
Циль-цлиль, упорхнула, циль-цлиль, укатила,
Поёт колокольчик — что было, то сплыло.
Куда ж ты, родная, так резво умчала,
Ведь главного сердце моё не сказало.
До срока разлука! Уж было готово
Слететь с языка это главное слово.
Ни день и ни два оно в сердце рождалось,
Хотело сказаться — да вот не сказалось.
И вдруг свистнул кнут, заскрипели колёса,
Дорога окуталась пылью белёсой.
«Прощай, дорогой!» — и вдоль поля, по склону
Помчалась повозка к дубраве зелёной.
Как птичьи крыла меж стволами белея,
Косынка твоя замелькала в аллее.
Я снова один, — вот уже за дубравой
Звенит колокольчика голос лукавый.
Циль-цлиль, упорхнула, циль-цлиль, укатила,
Поёт колокольчик — что было, то сплыло.
Перевод Д. Веденяпина
***
Так будет, — найдёте вы летопись сердца
На площади пыльной,
И скажете: Жил человек прямодушный,
Усталый, бессильный.
И жил, и работал, смиренно готовый
В углу затаиться.
Встречал он без радости и без проклятья
Все, что ни случится.
Пойдёт простодушно, — пути его были
Всегда не лукавы.
От малого дела не шёл за великим,
Не жаждал он славы.
Незваное, поздно придёт ли величье
С ликующим звоном.
Он станет, он глянет, дивяся, но тотчас
Уходит с поклоном.
Стучится ли в дверь к нему поздняя слава,
Её не впускал он.
И наглость собачью, и заячью кротость
Равно презирал он.
Приют для души — невеликая келья
В одно лишь оконце.
В ней дух не являлся ни адского мрака,
Ни горнего солнца.
Молитву он знал, — тяжело ль становилось,
Он в келью стремился,
Склонялся к окну, трепетал и пылал он,
И тихо молился.
И длилась молитва, как дни его жизни,
Но Вышняя сила
Дала что не надо, — в единой надежде
Отказано было.
До смерти душа не отчаялась в Боге,
Ждала утешенья,
И сердце молилось, и умерло сердце
Во время моленья.
Перевод: Ф. К. Сологуба
Так будет, — найдёте вы летопись сердца
На площади пыльной,
И скажете: Жил человек прямодушный,
Усталый, бессильный.
И жил, и работал, смиренно готовый
В углу затаиться.
Встречал он без радости и без проклятья
Все, что ни случится.
Пойдёт простодушно, — пути его были
Всегда не лукавы.
От малого дела не шёл за великим,
Не жаждал он славы.
Незваное, поздно придёт ли величье
С ликующим звоном.
Он станет, он глянет, дивяся, но тотчас
Уходит с поклоном.
Стучится ли в дверь к нему поздняя слава,
Её не впускал он.
И наглость собачью, и заячью кротость
Равно презирал он.
Приют для души — невеликая келья
В одно лишь оконце.
В ней дух не являлся ни адского мрака,
Ни горнего солнца.
Молитву он знал, — тяжело ль становилось,
Он в келью стремился,
Склонялся к окну, трепетал и пылал он,
И тихо молился.
И длилась молитва, как дни его жизни,
Но Вышняя сила
Дала что не надо, — в единой надежде
Отказано было.
До смерти душа не отчаялась в Боге,
Ждала утешенья,
И сердце молилось, и умерло сердце
Во время моленья.
Перевод: Ф. К. Сологуба
У Эмили Дикинсон был день рождения вчера, а я опять прозевала.
Эмили Дикинсон, гордость американской поэзии, зоркий и внимательный наблюдатель, замечающий и неизбежную ограниченность своего круга и времени, и возможные пути побега. При жизни опубликовала семь стихотворений из написанных тысячи восьмисот.
Когда в 1890 году, через четыре года после её смерти, вышел первый том её стихов, он имел ошеломляющий успех. 11 изданий менее чем за два года. Неизвестная – по выбору - при жизни, через пять лет после смерти Дикинсон стала одним из самых читаемых американских поэтов.
Она писала на отдельных листках, а потом сшивала страницы вместе. Отказавшись от семьи, она всё же не была чужда женским повседневным обязанностям — штопать, шить, превращать ткань в одежду, в покров, в защиту. Превращать слова – в стихи. Проповедники так же сшивали и склеивали страницы своих проповедей.
***
Я - Никто. А ты — ты кто?
Может быть—тоже—Никто?
Тогда нас двое. Молчок!
Чего доброго—выдворят нас за порог.
Как уныло—быть кем-нибудь—
И—весь июнь напролёт—
Лягушкой имя своё выкликать—
К восторгу местных болот.
Перевод В. Марковой
***
Если сердцу — хоть одному —
Не позволю разбиться —
Я не напрасно жила!
Если ношу на плечи приму —
Чтобы кто-нибудь мог распрямиться—
Боль — хоть одну — уйму —
Одной обмирающей птице
Верну частицу тепла—
Я не напрасно жила!
***
Всю правду скажи — но скажи её — вкось.
На подступах сделай круг.
Слишком жгуч внезапной Истины луч.
Восход в ней слишком крут.
Как детей примиряет с молнией
Объяснений долгая цепь —
Так Правда должна поражать не вдруг—
Или каждый — будет слеп!
***
Подруга поэтов — Осень прошла.
Проза вбивает клин
Между последней дымкой
И первым снегом долин.
Зори острые — словно ланцеты —
Дни — аскетически скупы.
Пропали мистера Брайанта астры —
Мистера Томсона снопы.
Запечатаны пряные устья.
Унялась толчея в ручьях.
Месмерические пальцы трогают
Веки Эльфов — жестом врача.
Может — белка меня не покинет?
Я сердце ей отворю.
Пошли мне — Боже — солнечный дух —
Нести ветровую волю твою!
***
Допустим — Земля коротка
Всем верховодит тоска —
И многие — в тисках —
Но что из того?
Допустим — каждый умрёт
Крепок Жизни заряд —
Ещё сильнее — Распад —
Но что из того?
Допустим — в райских селеньях
Все разрешит сомненья
Новое уравненье —
Но что из того?
После сильной боли ты словно в гостях.
Нервы — как надгробья — церемонно сидят.
Сердце спросит вчуже: «Да было ли это?
Но когда? Вчера? До начала света?»
Ноги механически бродят — без роздыху —
По Земле — по Воздуху —
В Пустоте? —
Одеревенели — не разобраться —
Отгороженность камня — довольство кварца.
Это час свинца —
Если выживешь — вспомнится —
Как про снег вспоминают погибавшие люди —
Холод — оцепенение! Будь — что будет!
Перевод В. Марковой
Эмили Дикинсон, гордость американской поэзии, зоркий и внимательный наблюдатель, замечающий и неизбежную ограниченность своего круга и времени, и возможные пути побега. При жизни опубликовала семь стихотворений из написанных тысячи восьмисот.
Когда в 1890 году, через четыре года после её смерти, вышел первый том её стихов, он имел ошеломляющий успех. 11 изданий менее чем за два года. Неизвестная – по выбору - при жизни, через пять лет после смерти Дикинсон стала одним из самых читаемых американских поэтов.
Она писала на отдельных листках, а потом сшивала страницы вместе. Отказавшись от семьи, она всё же не была чужда женским повседневным обязанностям — штопать, шить, превращать ткань в одежду, в покров, в защиту. Превращать слова – в стихи. Проповедники так же сшивали и склеивали страницы своих проповедей.
***
Я - Никто. А ты — ты кто?
Может быть—тоже—Никто?
Тогда нас двое. Молчок!
Чего доброго—выдворят нас за порог.
Как уныло—быть кем-нибудь—
И—весь июнь напролёт—
Лягушкой имя своё выкликать—
К восторгу местных болот.
Перевод В. Марковой
***
Если сердцу — хоть одному —
Не позволю разбиться —
Я не напрасно жила!
Если ношу на плечи приму —
Чтобы кто-нибудь мог распрямиться—
Боль — хоть одну — уйму —
Одной обмирающей птице
Верну частицу тепла—
Я не напрасно жила!
***
Всю правду скажи — но скажи её — вкось.
На подступах сделай круг.
Слишком жгуч внезапной Истины луч.
Восход в ней слишком крут.
Как детей примиряет с молнией
Объяснений долгая цепь —
Так Правда должна поражать не вдруг—
Или каждый — будет слеп!
***
Подруга поэтов — Осень прошла.
Проза вбивает клин
Между последней дымкой
И первым снегом долин.
Зори острые — словно ланцеты —
Дни — аскетически скупы.
Пропали мистера Брайанта астры —
Мистера Томсона снопы.
Запечатаны пряные устья.
Унялась толчея в ручьях.
Месмерические пальцы трогают
Веки Эльфов — жестом врача.
Может — белка меня не покинет?
Я сердце ей отворю.
Пошли мне — Боже — солнечный дух —
Нести ветровую волю твою!
***
Допустим — Земля коротка
Всем верховодит тоска —
И многие — в тисках —
Но что из того?
Допустим — каждый умрёт
Крепок Жизни заряд —
Ещё сильнее — Распад —
Но что из того?
Допустим — в райских селеньях
Все разрешит сомненья
Новое уравненье —
Но что из того?
После сильной боли ты словно в гостях.
Нервы — как надгробья — церемонно сидят.
Сердце спросит вчуже: «Да было ли это?
Но когда? Вчера? До начала света?»
Ноги механически бродят — без роздыху —
По Земле — по Воздуху —
В Пустоте? —
Одеревенели — не разобраться —
Отгороженность камня — довольство кварца.
Это час свинца —
Если выживешь — вспомнится —
Как про снег вспоминают погибавшие люди —
Холод — оцепенение! Будь — что будет!
Перевод В. Марковой