Давным-давно купила себе в Икее (да, вот настолько давно) жёлтую узкую тумбочку, которая до сих пор переезжает со мной с квартиру на квартиру. Это только казаться может, что она просто тумбочка. На самом же деле это тумбочка-притча.
Дело, собственно, вот в чём. До того, как купить в Икее тумбочку, я уже покупала там же стол. Ну как «стол» — столешницу, четыре ножки с держателями на пять шурупов, ну и двадцать шурупов. Нас было двое дам на эти двадцать шурупов, ох как тяжко входящих в плотную деревянную столешницу, — и ни одного шуруповёрта!
Я запомнила этот опыт, как говорится, через руки — дрожащие от длительного усилия. И полгода не приступала к сбору жёлтой тумбочки, потому что хотела у кого-то одолжить шуруповёрт, а это оказалось почему-то непросто, да и временами актуальность спадала, ну вы понимаете: эта иерархия ценностей такая нестабильная.
Однажды на Новый год сестра взяла и подарила мне, домовитой хозяйственной барышне, шуруповёрт (и перфоратор!). И я, полная счастья обладания, ринулась к коробке с тумбочкой, разметала упаковку и — держа шуроповёрт на излёте — застыла в обескураженной немой сцене:
тумбочка
оказалась
И для её сборки вообще — о славьтесь, боги Икеи! — в о о б щ е — не нужно было шурупов. Знаменитая шведская методика «согни и всунь».
Моралей у басни целых три.
1. Внимательнее читай описание.
2. Нет универсального опыта — даже для синонимичных ситуаций.
3. Прежде чем бояться — пощупай.
#редакторшьи_тексты #щаобъясню
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Уникальное видео: Марина Ясинская работает над финальными правками от выпускающего редактора @apricotbooks. Посмотрите, если хотите узнать, что обычно просят изменить на последнем шаге редактуры текста.
Спойлер: да, друзья, союзы и союзные слова, как и указательные местоимения — это тожеповторы, тоже повторы.
Спойлер: да, друзья, союзы и союзные слова, как и указательные местоимения — это тоже
Forwarded from Марина Ясинская - книги и жизнь
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Ну что, друзья, я выложила видео с записью того, как работаю над редакторскими правками седьмого Восьмирья.
Сразу скажу - полное видео (на 19 минут) я загрузила на Бусти - вот ТУТ. Его можно посмотреть, если вы подписаны на мой канал - или же за разовую оплату именно этого поста.
Но я сделала также и мини-ролик - для всех ))
И его можно посмотреть прямо здесь.
Если вам понравится этот формат, оставляйте комментарии — и тогда я сделаю аналогичную запись, но уже не с тем, как я работаю над редакторскими правками, а с тем, как пишу восьмое Восьмирье. Будет включение в самый что ни на есть настоящий писательский процесс 😉
Сразу скажу - полное видео (на 19 минут) я загрузила на Бусти - вот ТУТ. Его можно посмотреть, если вы подписаны на мой канал - или же за разовую оплату именно этого поста.
Но я сделала также и мини-ролик - для всех ))
И его можно посмотреть прямо здесь.
Если вам понравится этот формат, оставляйте комментарии — и тогда я сделаю аналогичную запись, но уже не с тем, как я работаю над редакторскими правками, а с тем, как пишу восьмое Восьмирье. Будет включение в самый что ни на есть настоящий писательский процесс 😉
Forwarded from Абрикобукс
💜Начинаем понедельник традиционной рубрикой #понедельник_рецензий_для_абрикобукс и посвящаем её книге Екатерины Коробовой «Душа змея. На Онатару. Книга первая» с иллюстрациями Юлии Биленко — делимся отзывом LilaOsni из книжного рекомендательного сервиса «LiveLib».
Человек — существо социальное. И, пожалуй, одна из самых страшных вещей, которая может с ним случиться, — это изоляция или от общества вообще, или от «своих». Никола был и будет для окружающих чужаком. Не белой вороной, не пятым колесом, а воплощением зла — человеком. Ему некуда сбежать от шёпота за спиной, осуждающих взглядов, вокруг — километры и километры космоса.
Окружён Никола не совсем людьми. Точнее, совсем не людьми — иномирцами. У этих существ свой язык, свои традиции, особенные игры. А главная Игра предвещает появление Змея и пропажу одного из иномирцев. Екатерина Коробова сделала, как кажется, невозможное, совместила несовместимое — фантастику и фэнтези, космос и драконов.
В книге «На Онатару» заключён уникальный мир, который работает по своим, уникальным правилам, и посреди него брошен обычный человеческий мальчик — Никола. Ему кажется, что хуже уже некуда, хотя у него есть и доступ к Библиотеке, и друзья, и маленькая мечта — дождаться, когда проснётся мудрая, дружелюбная Лючия.
Однако хуже становится: просыпается Змей и начинается Игра; Николу обвиняют в предательстве — порче ценной библиотечной книги; не ясно, кто друг, а кто враг, и со всех сторон наваливаются чужие секреты. Никола не один в своих бедах, но чувствует себя одиноким. А потом... потом их становится двое.
📚Подробнее на livelib.ru
Человек — существо социальное. И, пожалуй, одна из самых страшных вещей, которая может с ним случиться, — это изоляция или от общества вообще, или от «своих». Никола был и будет для окружающих чужаком. Не белой вороной, не пятым колесом, а воплощением зла — человеком. Ему некуда сбежать от шёпота за спиной, осуждающих взглядов, вокруг — километры и километры космоса.
Окружён Никола не совсем людьми. Точнее, совсем не людьми — иномирцами. У этих существ свой язык, свои традиции, особенные игры. А главная Игра предвещает появление Змея и пропажу одного из иномирцев. Екатерина Коробова сделала, как кажется, невозможное, совместила несовместимое — фантастику и фэнтези, космос и драконов.
В книге «На Онатару» заключён уникальный мир, который работает по своим, уникальным правилам, и посреди него брошен обычный человеческий мальчик — Никола. Ему кажется, что хуже уже некуда, хотя у него есть и доступ к Библиотеке, и друзья, и маленькая мечта — дождаться, когда проснётся мудрая, дружелюбная Лючия.
Однако хуже становится: просыпается Змей и начинается Игра; Николу обвиняют в предательстве — порче ценной библиотечной книги; не ясно, кто друг, а кто враг, и со всех сторон наваливаются чужие секреты. Никола не один в своих бедах, но чувствует себя одиноким. А потом... потом их становится двое.
📚Подробнее на livelib.ru
Вчера мне исполнилось 35, и я подумала, что это — прекрасный повод рассказать всю правду о себе.
В последние пару лет я вбуравливаюсь в сообщество российских книжников — авторско-иллюстраторско-издательско-редакторское комьюнити, — и по работе, и чтобы отыскать незанятое пространство, в которое смогу гармонично встать и стать чем-то вроде атлантова предплечья в ансамбле.
Поиск своего места — моя важная тема, сложившаяся из того, что мне его не досталось по умолчанию.
Я не супердевочка, не мегаталант, не надежда школы, не звёздочка филфака; везде и всегда мне было как-то не так, то душно, то жарко, то чесалось, то давило, то прищемляло молницей кожицу на подбородке, к тому же я всегда дружила не с теми, делала не то и в целом больше отсутствовала, чем пребывала — короче, никак и никогда не удавалось мне уложиться в выгодный паттерн, который быстро даёт результаты в виде всех необходимых социальных галочек.
Не удавалось настолько, что в какой-то момент я обнаружила себя в абсолютном одиночестве, граничащем с изоляцией, выгоревшей дотла, в однушке мурманской хрущёвки 62-го года постройки, взятой в ипотеку год назад, с развалившимся бизнесом, который взбивала последние 7 лет, с нулём перспектив и связей в городе, который искренне не люблю, с неприятными обязательствами по госконтракту и ста тысячами на карте, которые начали стремительно заканчиваться уже на следующий день. Ещё у меня был хороший компьютер, быстрый интернет, кошка Туча — и самое начало пандемии коронавируса.
Этот набор стал нулевым километром, с которого я легко могла уехать в депрессию, а уехала в Петербург. Я подумала: возможно, этот тот самый момент, чтобы перестать умолять сдохшую лошадь покатать меня ещё немножко, и заняться тем, что я всегда любила по-настоящему и что всегда пеклось в моих руках как надо.
К сожалению, речь не о деньгах, а о текстах и способах и процессах их создания.
Мне понадобился ещё почти год, чтобы осознать, что лошадь сдохла на самом деле, а не имитирует, и чтобы избавиться от всех обязательств перед участниками затянувшейся церемонии подыхания этой самом лошади. И в марте 2021 года я разослала своё редакторское CV в 51 федеральное издательство.
Ни одного ответа не пришло.
#редакторшьи_тексты
Здесь я делаю паузу по Станиславскому (если вы читаете этот текст, и так понятно, что в какой-то момент кто-то мне да ответил, иначе как бы мы здесь встретились), и вернусь к тому моменту, где я решаю, что люблю я по-настоящему именно тексты.
Как же так вышло, рассказываю в следующих постах, и первый из них опубликуется через несколько секунд👇
В последние пару лет я вбуравливаюсь в сообщество российских книжников — авторско-иллюстраторско-издательско-редакторское комьюнити, — и по работе, и чтобы отыскать незанятое пространство, в которое смогу гармонично встать и стать чем-то вроде атлантова предплечья в ансамбле.
Поиск своего места — моя важная тема, сложившаяся из того, что мне его не досталось по умолчанию.
Я не супердевочка, не мегаталант, не надежда школы, не звёздочка филфака; везде и всегда мне было как-то не так, то душно, то жарко, то чесалось, то давило, то прищемляло молницей кожицу на подбородке, к тому же я всегда дружила не с теми, делала не то и в целом больше отсутствовала, чем пребывала — короче, никак и никогда не удавалось мне уложиться в выгодный паттерн, который быстро даёт результаты в виде всех необходимых социальных галочек.
Не удавалось настолько, что в какой-то момент я обнаружила себя в абсолютном одиночестве, граничащем с изоляцией, выгоревшей дотла, в однушке мурманской хрущёвки 62-го года постройки, взятой в ипотеку год назад, с развалившимся бизнесом, который взбивала последние 7 лет, с нулём перспектив и связей в городе, который искренне не люблю, с неприятными обязательствами по госконтракту и ста тысячами на карте, которые начали стремительно заканчиваться уже на следующий день. Ещё у меня был хороший компьютер, быстрый интернет, кошка Туча — и самое начало пандемии коронавируса.
Этот набор стал нулевым километром, с которого я легко могла уехать в депрессию, а уехала в Петербург. Я подумала: возможно, этот тот самый момент, чтобы перестать умолять сдохшую лошадь покатать меня ещё немножко, и заняться тем, что я всегда любила по-настоящему и что всегда пеклось в моих руках как надо.
К сожалению, речь не о деньгах, а о текстах и способах и процессах их создания.
Мне понадобился ещё почти год, чтобы осознать, что лошадь сдохла на самом деле, а не имитирует, и чтобы избавиться от всех обязательств перед участниками затянувшейся церемонии подыхания этой самом лошади. И в марте 2021 года я разослала своё редакторское CV в 51 федеральное издательство.
Ни одного ответа не пришло.
#редакторшьи_тексты
Здесь я делаю паузу по Станиславскому (если вы читаете этот текст, и так понятно, что в какой-то момент кто-то мне да ответил, иначе как бы мы здесь встретились), и вернусь к тому моменту, где я решаю, что люблю я по-настоящему именно тексты.
Как же так вышло, рассказываю в следующих постах, и первый из них опубликуется через несколько секунд
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Вообще мою любовь к текстам ничего не предвещало. За моей спиной нет дороги из золотого кирпича. Строго говоря, там разбитая грунтовка с ямами, валунами, крошёным кирпичом и кусками торчащей арматуры — по крайней мере, именно по такой я ходила в школу.
Школа была самая обычная, дворовая, на южной окраине Мурманске, не гимназия, не лицей. Я ещё застала, как в туалетах торговали наркотиками, а после уроков собирались стенка на стенку на заднем дворе и лупили друг как друга кто во что горазд — помню, кое-кому досталось однажды даже плетью, сделанной из колючей проволоки.
На старой полосе препятствий, что лежала в полуовраге под нашим домом, стояло что-то вроде заброшенной деревянной пожарной каланчи или зернохранилища, сооружённой из серых старых досок. На её на верхний этаж можно было забраться за 3-4 небольших лестничных пролёта — и, забравшись, именно там, в свои 6 лет, я впервые увидела токсикоманов в процессе употребления.
Спрыгнуть с верхотуры башни было куда как быстрее, чем забираться, а этот мелкий щебень, вгрызшийся мне в колени и ладони, я запомнила навсегда — как и мутный шар пакета в грязных руках. Грандиозный конец девяностых!
Класса до шестого я очень плохо понимала, что происходит. Самосознание не просыпалось. Девочка-мешок — это я. Почти троечница. Бесконечные ошибки, дисграфия, ноль способности к любому знанию и запоминанию информации. Возможно, дело было в педагогических технологиях, царящих в нашей началке, но сейчас уж концов не сыскать.
В началке была Людмила Захаровна, с которой у меня сразу не сложилось, потому что я заторможенно реагировала на команды и не укладывалась в нормативы по чтению. Помню, было задание найти в списке слов все существительные, и у меня ответ получился самый длинный, потому что я — единственная из класса (это моя любимая роль) — выписала слова типа «на пне», «за берёзкой», «до стула». Людмила Захаровна театрально расхохоталась и сказала что-то неприятное о моём уровне интеллектуальных способностей, мотивируя это тем, что, дескать, надо было выписать только «берёзка», «пень», «стул» — начальные формы, короче, поскольку только они считаются существительными.
Тут я могу сказать вам как человек с высшим филологическим образованием, что Людмила Захаровна, конечно, не права — а может быть, я плохо запомнила суть её комментария; как бы там ни было, в начальной ли форме, в предложно-падежном ли сочетании, существительное считается существительным. Но в первом классе я этого не знала, и с тех пор занятия русским языком вызывали у меня только ощущение горчичника, приклеенного на внутреннюю сторону гортани, и жжение между левым ухом и левым уголком рта — будто бы от пощёчины. Это сложное ощущение я определяю для себя как «ожесточённое бесправное несогласие».
Мне кажется, что, возможно, и горчичник, и несуществующая пощёчина могли быть одной из причин в целом комплексе их, из-за которых учёба в школе категорически не давалась, а моё самознание трупиком лежало на печке до младшего пубертата. Там оно проснётся резко и громко, и уже в 7 классе я буду выступать на конференциях по русскому языку и участвовать в творческих конкурсах, в 8 классе начну пить пиво, курить и по-всякому безобразничать, а ещё через год — работать в городской газете, публиковаться и перейду уже с пива на коньяк, поскольку так было принято в нашей редакции. На выпускных экзаменах почти завалю ЕГЭ по русскому и литературе, но лучше всех напишу вступительный творческий конкурс на журфак мурманского педуниверситета, однако из спортивной злости и общей яростности противодействия, присущей мне довольно сильно, подам документы в РГПУ им. Герцена — и удивительным образом в числе последних пройду по баллам на бюджет, но в итоге окажусь (или застряну) на мурманском филфаке, поскольку родители безапелляционно откажут мне в студенческой миграции в Петербург.
А вот о том, что же такого случилось в 6 классе, что смогло разбудить спящую красавицу моей личности, я расскажу завтра. Но для затравки намекну: это напрямую связано с правописанием одной-двух Н в причастиях.
Начало истории — постом выше.
#редакторшьи_тексты
Школа была самая обычная, дворовая, на южной окраине Мурманске, не гимназия, не лицей. Я ещё застала, как в туалетах торговали наркотиками, а после уроков собирались стенка на стенку на заднем дворе и лупили друг как друга кто во что горазд — помню, кое-кому досталось однажды даже плетью, сделанной из колючей проволоки.
На старой полосе препятствий, что лежала в полуовраге под нашим домом, стояло что-то вроде заброшенной деревянной пожарной каланчи или зернохранилища, сооружённой из серых старых досок. На её на верхний этаж можно было забраться за 3-4 небольших лестничных пролёта — и, забравшись, именно там, в свои 6 лет, я впервые увидела токсикоманов в процессе употребления.
Спрыгнуть с верхотуры башни было куда как быстрее, чем забираться, а этот мелкий щебень, вгрызшийся мне в колени и ладони, я запомнила навсегда — как и мутный шар пакета в грязных руках. Грандиозный конец девяностых!
Класса до шестого я очень плохо понимала, что происходит. Самосознание не просыпалось. Девочка-мешок — это я. Почти троечница. Бесконечные ошибки, дисграфия, ноль способности к любому знанию и запоминанию информации. Возможно, дело было в педагогических технологиях, царящих в нашей началке, но сейчас уж концов не сыскать.
В началке была Людмила Захаровна, с которой у меня сразу не сложилось, потому что я заторможенно реагировала на команды и не укладывалась в нормативы по чтению. Помню, было задание найти в списке слов все существительные, и у меня ответ получился самый длинный, потому что я — единственная из класса (это моя любимая роль) — выписала слова типа «на пне», «за берёзкой», «до стула». Людмила Захаровна театрально расхохоталась и сказала что-то неприятное о моём уровне интеллектуальных способностей, мотивируя это тем, что, дескать, надо было выписать только «берёзка», «пень», «стул» — начальные формы, короче, поскольку только они считаются существительными.
Тут я могу сказать вам как человек с высшим филологическим образованием, что Людмила Захаровна, конечно, не права — а может быть, я плохо запомнила суть её комментария; как бы там ни было, в начальной ли форме, в предложно-падежном ли сочетании, существительное считается существительным. Но в первом классе я этого не знала, и с тех пор занятия русским языком вызывали у меня только ощущение горчичника, приклеенного на внутреннюю сторону гортани, и жжение между левым ухом и левым уголком рта — будто бы от пощёчины. Это сложное ощущение я определяю для себя как «ожесточённое бесправное несогласие».
Мне кажется, что, возможно, и горчичник, и несуществующая пощёчина могли быть одной из причин в целом комплексе их, из-за которых учёба в школе категорически не давалась, а моё самознание трупиком лежало на печке до младшего пубертата. Там оно проснётся резко и громко, и уже в 7 классе я буду выступать на конференциях по русскому языку и участвовать в творческих конкурсах, в 8 классе начну пить пиво, курить и по-всякому безобразничать, а ещё через год — работать в городской газете, публиковаться и перейду уже с пива на коньяк, поскольку так было принято в нашей редакции. На выпускных экзаменах почти завалю ЕГЭ по русскому и литературе, но лучше всех напишу вступительный творческий конкурс на журфак мурманского педуниверситета, однако из спортивной злости и общей яростности противодействия, присущей мне довольно сильно, подам документы в РГПУ им. Герцена — и удивительным образом в числе последних пройду по баллам на бюджет, но в итоге окажусь (или застряну) на мурманском филфаке, поскольку родители безапелляционно откажут мне в студенческой миграции в Петербург.
А вот о том, что же такого случилось в 6 классе, что смогло разбудить спящую красавицу моей личности, я расскажу завтра. Но для затравки намекну: это напрямую связано с правописанием одной-двух Н в причастиях.
Начало истории — постом выше.
#редакторшьи_тексты
Вот на этих фотках мне как раз 6-7 лет: я дохаживаю детский садик (первый и последний год как чалая попытка адаптировать меня хоть к чему-то), тусуюсь со старшей сестрой на фоне ковра, помогаю дворовому корешу стрелять из пушки и мечтаю стать полицейским — хотя бы в объективе уличного фотографа у универмага «Волна» — и где-то в процессе рубанула себе кареху.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
В честь своего 35-летия продолжаю рассказывать всю правду о себе.
Часть 1 — как я оказалась на нулевом километре.
Часть 2 — про начальную школу и кому самосознания.
Часть 3 — про каникулы с Ахраменковой и 5 класс.
* * *
И вот начался шестой класс. И всё в нём было хорошо, кроме того, что эффект муштры по Ахраменковой начал давать слабину. Кстати, именно в этом пособии я познакомилась с Горьким — и сразу получила ПТСР: отрывок, в котором предлагалось расставить щедро пропущенные буквы, был полностью посвящён откровенному описанию насилия над ребёнком — что-то из «Детства», очевидно, ну вот эта наша любимая классика.
Короче, у Ахраменковой не только методика, но и подбор материала — 10 из 10.
Словом, продолдонить правила я ещё могла, а вот чтобы диктант написать хотя бы с двумя-тремя ошибками — это увольте-с. Теория не переходила в практику, смысловых и причинно-следственных мостов не выстраивалось. Прилежность не помогала. Мне, впрочем, уже начало нравиться (само по себе, самой для себя) разбирать предложение по членам — особенно момент их подчеркивания и надписывания частей речи, но это на общую грамотность никак не влияло.
И вот очередная контрольная, и у меня внезапно всего 3 ошибки, а значит — почти не стыдная (по критериям мамы) четвёрка. Которой почему-то в тетрадке не стоит. Я, купаясь в радости и будучи уверенной, что Валентина Сергеевна просто запарилась и забыла, подхожу к ней после урока и говорю: вы забыли поставить мне оценку.
— А я не забыла, — говорит Валентина Сергеевна, а я прихожу к нехитрому выводу о том, что радость моя цыплячья была, судя по всему, преждевременной. — Смотри, — продолжает тем временем она, — у тебя три ошибки, и это четвёрка, но, мне кажется, тут одна ошибка спорная, и я хотела у тебя уточнить…
Уточнять у десятилетней меня что-либо по поводу русского языка — дело гиблое, Валентина Сергеевна, но Валентина Сергеевна на голубом глазу прёт по намеченной колее:
— Вот ты написала «ледянной» — с двумя эн. Но ты уже понимаешь, что нужно с одной?
— Понимаю, — мямлю я, не понимая.
— Ну вот. Но, думаю, я знаю, почему ты написала с двумя.
— Да? — неуверенно спрашиваю я.
— Да.
И выжидательно смотрит.
Видимо, по её концепции, где-то тут я должна была разразиться некоторой ладной языковедческой гипотезой, которая увела меня в сторону от истины. Но я, конечно, не разразилась. Потому что… да хз почему я написала ледянной с двумя эн. Вероятно, потому, что принципы правописания оставались для меня загадкой, тягаться с которой ни мозгов, ни усердия не хватит.
Через какое-то время выжидательно смотреть Валентине Сергеевне надоело, и она снова дала мне пас:
— Ты, наверное, подумала, что «ледяной» — это причастие, да?
Нынешняя я честно не знает, как можно подумать, что ледяной — это причастие, но в видении Валентины Сергеевны, очевидно, такое допущение присутствовало.
Десятилетняя я слова «причастие» и вовсе не знала, мы эту штуку не проходили ещё. И подумать что-то о нём, как следствие, не могла. И уж тем более как-то через причастность к причастиям обосновать две эн вместо одной. Этим шайтан-фокусам ни Ахраменкова, ни Людмила Захаровна меня не обучили.
Но часики тикали, и кабинетные ртутные лампы гудели в тишине, где-то за закрытой дверью шумела и скрипела резиновыми подошвами по полу перемена, а я стояла перед учительницей, полная тупизны и немоты, и вдруг сказала:
— Да. Я подумала, что это причастие.
— Ну вот! — обрадовалась Валентина Сергеевна. — Тогда это не совсем ошибка. И тогда это пять с минусом.
Я, которая была рада четвёрке несколько минут назад, а теперь от стыда за ложь ощущавшая себя набитым жёваной бумагой чучелком задохнувшегося хомячка, смотрела, как Валентина Сергеевна выводит в моей тетрадке настоящую пятёрку — скорее всего, первую у меня за диктант, и думала:
а
хе
ре
ть.
А что было дальше, расскажу в понедельник.
#редакторшьи_тексты
Часть 1 — как я оказалась на нулевом километре.
Часть 2 — про начальную школу и кому самосознания.
Часть 3 — про каникулы с Ахраменковой и 5 класс.
* * *
И вот начался шестой класс. И всё в нём было хорошо, кроме того, что эффект муштры по Ахраменковой начал давать слабину. Кстати, именно в этом пособии я познакомилась с Горьким — и сразу получила ПТСР: отрывок, в котором предлагалось расставить щедро пропущенные буквы, был полностью посвящён откровенному описанию насилия над ребёнком — что-то из «Детства», очевидно, ну вот эта наша любимая классика.
Короче, у Ахраменковой не только методика, но и подбор материала — 10 из 10.
Словом, продолдонить правила я ещё могла, а вот чтобы диктант написать хотя бы с двумя-тремя ошибками — это увольте-с. Теория не переходила в практику, смысловых и причинно-следственных мостов не выстраивалось. Прилежность не помогала. Мне, впрочем, уже начало нравиться (само по себе, самой для себя) разбирать предложение по членам — особенно момент их подчеркивания и надписывания частей речи, но это на общую грамотность никак не влияло.
И вот очередная контрольная, и у меня внезапно всего 3 ошибки, а значит — почти не стыдная (по критериям мамы) четвёрка. Которой почему-то в тетрадке не стоит. Я, купаясь в радости и будучи уверенной, что Валентина Сергеевна просто запарилась и забыла, подхожу к ней после урока и говорю: вы забыли поставить мне оценку.
— А я не забыла, — говорит Валентина Сергеевна, а я прихожу к нехитрому выводу о том, что радость моя цыплячья была, судя по всему, преждевременной. — Смотри, — продолжает тем временем она, — у тебя три ошибки, и это четвёрка, но, мне кажется, тут одна ошибка спорная, и я хотела у тебя уточнить…
Уточнять у десятилетней меня что-либо по поводу русского языка — дело гиблое, Валентина Сергеевна, но Валентина Сергеевна на голубом глазу прёт по намеченной колее:
— Вот ты написала «ледянной» — с двумя эн. Но ты уже понимаешь, что нужно с одной?
— Понимаю, — мямлю я, не понимая.
— Ну вот. Но, думаю, я знаю, почему ты написала с двумя.
— Да? — неуверенно спрашиваю я.
— Да.
И выжидательно смотрит.
Видимо, по её концепции, где-то тут я должна была разразиться некоторой ладной языковедческой гипотезой, которая увела меня в сторону от истины. Но я, конечно, не разразилась. Потому что… да хз почему я написала ледянной с двумя эн. Вероятно, потому, что принципы правописания оставались для меня загадкой, тягаться с которой ни мозгов, ни усердия не хватит.
Через какое-то время выжидательно смотреть Валентине Сергеевне надоело, и она снова дала мне пас:
— Ты, наверное, подумала, что «ледяной» — это причастие, да?
Нынешняя я честно не знает, как можно подумать, что ледяной — это причастие, но в видении Валентины Сергеевны, очевидно, такое допущение присутствовало.
Десятилетняя я слова «причастие» и вовсе не знала, мы эту штуку не проходили ещё. И подумать что-то о нём, как следствие, не могла. И уж тем более как-то через причастность к причастиям обосновать две эн вместо одной. Этим шайтан-фокусам ни Ахраменкова, ни Людмила Захаровна меня не обучили.
Но часики тикали, и кабинетные ртутные лампы гудели в тишине, где-то за закрытой дверью шумела и скрипела резиновыми подошвами по полу перемена, а я стояла перед учительницей, полная тупизны и немоты, и вдруг сказала:
— Да. Я подумала, что это причастие.
— Ну вот! — обрадовалась Валентина Сергеевна. — Тогда это не совсем ошибка. И тогда это пять с минусом.
Я, которая была рада четвёрке несколько минут назад, а теперь от стыда за ложь ощущавшая себя набитым жёваной бумагой чучелком задохнувшегося хомячка, смотрела, как Валентина Сергеевна выводит в моей тетрадке настоящую пятёрку — скорее всего, первую у меня за диктант, и думала:
хе
ре
ть.
А что было дальше, расскажу в понедельник.
#редакторшьи_тексты