Распахнула входную дверь и в недоумении вскинула бровь.

— Азалина Макензи? — курьер, не доживаясь ответа, протянул карандаш с бумагой. — Распишитесь о получении.

И я была слишком озадачена, чтобы сообразить; успела только оставить росчерк, даже не выглянула за дверь, а курьер уже бесцеремонно забрал расписку, чтобы через мгновение, кряхтя и ойкая, втолкнуть мне в руки огромнейший тяжелый букет черных роз, перевязанных атласной лентой винного цвета. Голос юноши: "Всего доброго!" растворился в их нежном аромате.

Закрыть входную дверь оказалось непросто. Еще более непросто — обернуться в сторону кухни, где оставались Нил, Томас и Дэниел.

Я знала от кого этот букет. Безо всяких объяснений, сообщений и записок. Однако небольшая открытка к букету была прикреплена, и на ее черной матовой поверхности серебрилась фольгированная печать: "Леди моего сердца, даже не соизволившей сказать, что у нее день рождения".

Вот откуда он узнал?..

Еле протиснувшись с букетом через арку, тяжело сглотнула, стараясь не смотреть на горгоновцев и унять клокочущее сердце. Замешательство. Объясняться перед ребятами не хотелось. Надеялась, что они тоже предпочтут сделать вид, будто ничего не случилось...

Но прямолинейный вопрос Беннета буквально выбил землю из-под ног:

— И почему этот сукин кот не приехал?

Недолгая пауза.

— Я не приглашала, — отозвалась неэмоционально (далось непросто), пытаясь придумать, куда поставить букет; кажется, единственным вариантом оставалось убрать розы в ванную.

— Почему?

Опешила. Обернулась круто. Нил и Томас потупили взгляды в телефоны, будто ничего не видели и не понимали. А вот Беннет смотрел в мои глаза прямо, с вызовом практически.

— Тебе не кажется, что ты позволяешь себе лишнего, Дэниел?

— Я твой командир и...

— И если ты думаешь, что по этой причине я не сломаю тебе челюсть, ты глубоко заблуждаешься.

— Одним переломом больше, одним меньше, плевать. Но если ты его пригласила, и он посмел не приехать...

— Дэн! — отвернулась, чтобы он не увидел моей секундной слабости. Тоска. — Я даже не говорила ему, что мы вернулись в Мукро.

Мы все временны, мы все рождаемся, чтобы умереть. Исчезаем, растворяемся в пустоте мироздания, и время поглощает даже намеки нашего существования. Возможно, этот страх забвения действительно был тем иррациональным естеством, что мы хранили внутри себя – но во мне боле не жило паники столкнуться лицом к лицу с этим ощущением. Ведь может умереть человек: может исчезнуть лицо, потеряться имя. А горгоновцы не умирают. Просто на смену одному бойцу приходит следующий. Человек уходит. Звание живет. Бесконечный цикл. Уроборос.