Раз уж день сегодня начался с #бьюти, раскрываю тему: ловите мой обещанный отзыв про косметику Gigi.
Этим брендом я пользуюсь года 3-4, и у меня к нему ноль вопросов, одни комплименты. Для моей кожи (комбинированный тип) лучше всего подходит серия nutri peptide, вот что в этот раз я заказала:
• крем с молочной кислотой. Именно с молочной, потому что в этой серии несколько увлажняющих кремов. Моментально впитывается, максимально увлажняет кожу, пощипывает при нанесении после энзимный пудры. Кожа от него светится! Мой лучший крем из всех, что я пробовала за свою жизнь
• крем для век. Немного осветляет кожу и уплотняет её, а ещё от него мои чувствительные глаза не слезятся. Заказала первый раз, прям лайк, буду повторять!
• увлажняющая маска. Эту маску тоже заказала впервые (пробовала у gigi ранее city nap и ещё парочку), кайф! Она нереально увлажняет, я в шоке, если честно))
Ещё энзимная пудра за кадром осталась, но она просто лучшая! Ну и да, вся эта линейка пахнет богически как приятный бонус.
Этим брендом я пользуюсь года 3-4, и у меня к нему ноль вопросов, одни комплименты. Для моей кожи (комбинированный тип) лучше всего подходит серия nutri peptide, вот что в этот раз я заказала:
• крем с молочной кислотой. Именно с молочной, потому что в этой серии несколько увлажняющих кремов. Моментально впитывается, максимально увлажняет кожу, пощипывает при нанесении после энзимный пудры. Кожа от него светится! Мой лучший крем из всех, что я пробовала за свою жизнь
• крем для век. Немного осветляет кожу и уплотняет её, а ещё от него мои чувствительные глаза не слезятся. Заказала первый раз, прям лайк, буду повторять!
• увлажняющая маска. Эту маску тоже заказала впервые (пробовала у gigi ранее city nap и ещё парочку), кайф! Она нереально увлажняет, я в шоке, если честно))
Ещё энзимная пудра за кадром осталась, но она просто лучшая! Ну и да, вся эта линейка пахнет богически как приятный бонус.
Сегодня на ночь хочу показать вам моё #вдохновениедня: иллюстрации художника Юрия Ващенко. Его версия иллюстрирования «Алисы в стране чудес» признана одной из лучших в мире, но и остальные работы — «высочайшая проба пера», так говорит о нем Крымов. Смотрю работы Ващенко и сердечко трепещет, так тонко и красиво 💔
Почему меня это так умиляет: мокрый нос сначала пускала свои слюни на кровать, а потом решила, что можно не мелочиться и сразу обслюнявить меня 💦
Кстати, давно не было шерстяной рубрики, срочно кидайте в комментарии фотографии ваших хвостатых, этому вечеру нужно больше лапок!
Кстати, давно не было шерстяной рубрики, срочно кидайте в комментарии фотографии ваших хвостатых, этому вечеру нужно больше лапок!
Москвичи, вы нам зачем свой снег отправили, нам и без него на болотах живется не сладко
Было решено перечитать эссе Толстой и, как только потеплеет, гулять, запрокинув голову наверх, до самого развода мостов:
«…если не запрокидывать голову, то в Питере вообще нечего делать: асфальт как асфальт, пыль или лужи, кошмарные парадные, пахнущие кошками и человеком, мусорные баки, ларьки с кефиром «Петмол». Если же смотреть вверх, от второго этажа и выше, то увидишь совсем другой город: там еще живут маски, вазы, венки, рыцари, каменные коты, раковины, змеи, стрельчатые окна, витые колонки, львы, смеющиеся лица младенцев или ангелов. Их забыли, или не успели уничтожить мясники двадцатого века, гонявшиеся за людьми. Один, главный, все кружил по городу мокрыми октябрьскими вечерами, перепрятывался, таился, и в ночь на 25 октября, как нас учили в школе, заночевал у некоей Маргариты Фофановой, пламенной и так далее, а может быть, вовсе и не пламенной, — тут вам не Испания, — а обычной, водянистой и недальновидной дамы с лицом белым и прозрачным, как у всех, кто умывается невской водой. На рассвете, подкрепившись хорошим кофе и теплыми белыми булочками с вареньем из красной смородины, он выскользнул в дождевую мглу и побежал в Смольный: составлять списки жертв, прибирать к рукам то, что ему не принадлежало, ломать то, что не строил, сбивать лепнину, гадить в парадных, сморкаться в тюль, разорять чужие сны, а в первую очередь расстреливать поэтов и сновидцев. Хорошо ли ему спалось на пуховичках у Фофановой, или он весь извертелся, предвкушая мор и глад? Сладко ли спалось пламенной Маргарите, или же к ней приходил предзимний кошмар, суккуб с членами ледяными как ружейные стволы? Этого в школе не рассказывают, там вообще ничему важному не учат, — ни слова, например, о конструировании и размножении снов, а между тем, есть сон, в котором Маргарита, увидев, в свою очередь, другой сон, — какой, мне отсюда плохо видно, мешает угол дома, — тихо встает с лежанки, прихватив с собой подушку-думочку, — небольшую, размером как раз с лицо, тихо входит к похрапывающему, жуткому своему гостю и во имя всех живых и теплых, невинных и нежных, ни о чем не подозревающих, во имя будущего, во имя вечности плотно накладывает плотную, жесткую, бисерными розами вышитую подушечку на рыжеватое рыльце суккуба, на волосатые его дыхательные отверстия, насморочные воздуховоды, жевательную щель. Плотно-плотно накладывает, наваливается пламенным телом, ждет, пока щупальца и отростки, бьющиеся в воздухе, ослабеют и затихнут. И город спасен.
Никакие сны не проходят бесследно: от них всегда что-нибудь остается, только мы не знаем, чьи они. Когда на Литейном, в душном пекле лета, глаз ловит надпись на табличке в подворотне: «Каждый день — крокодилы, вараны, рептилии!» — что нужно об этом думать? Кто тут ворочался в портвейновом кошмаре, кто обирал зеленых чертей с рукава? Кто послал этот отчаянный крик и откуда — с привидевшейся Амазонки, с призрачного Нила, или с иных, безымянных рек, тайно связанных подземной связью с серыми невскими рукавами? И чем ему можно помочь?
Никому ничем нельзя помочь, разве что жить здесь, видеть свои собственные сны и развешивать их по утрам на просушку на балконных перилах, чтобы ветер разносил их, как мыльную пену, куда попало: на верхушки тополей, на крыши трамваев, на головы избранных, несущих, как заговорщики, белые флоксы — тайные знаки возрождения.»
Татьяна Толстая, «Чужие сны»
#почитать
«…если не запрокидывать голову, то в Питере вообще нечего делать: асфальт как асфальт, пыль или лужи, кошмарные парадные, пахнущие кошками и человеком, мусорные баки, ларьки с кефиром «Петмол». Если же смотреть вверх, от второго этажа и выше, то увидишь совсем другой город: там еще живут маски, вазы, венки, рыцари, каменные коты, раковины, змеи, стрельчатые окна, витые колонки, львы, смеющиеся лица младенцев или ангелов. Их забыли, или не успели уничтожить мясники двадцатого века, гонявшиеся за людьми. Один, главный, все кружил по городу мокрыми октябрьскими вечерами, перепрятывался, таился, и в ночь на 25 октября, как нас учили в школе, заночевал у некоей Маргариты Фофановой, пламенной и так далее, а может быть, вовсе и не пламенной, — тут вам не Испания, — а обычной, водянистой и недальновидной дамы с лицом белым и прозрачным, как у всех, кто умывается невской водой. На рассвете, подкрепившись хорошим кофе и теплыми белыми булочками с вареньем из красной смородины, он выскользнул в дождевую мглу и побежал в Смольный: составлять списки жертв, прибирать к рукам то, что ему не принадлежало, ломать то, что не строил, сбивать лепнину, гадить в парадных, сморкаться в тюль, разорять чужие сны, а в первую очередь расстреливать поэтов и сновидцев. Хорошо ли ему спалось на пуховичках у Фофановой, или он весь извертелся, предвкушая мор и глад? Сладко ли спалось пламенной Маргарите, или же к ней приходил предзимний кошмар, суккуб с членами ледяными как ружейные стволы? Этого в школе не рассказывают, там вообще ничему важному не учат, — ни слова, например, о конструировании и размножении снов, а между тем, есть сон, в котором Маргарита, увидев, в свою очередь, другой сон, — какой, мне отсюда плохо видно, мешает угол дома, — тихо встает с лежанки, прихватив с собой подушку-думочку, — небольшую, размером как раз с лицо, тихо входит к похрапывающему, жуткому своему гостю и во имя всех живых и теплых, невинных и нежных, ни о чем не подозревающих, во имя будущего, во имя вечности плотно накладывает плотную, жесткую, бисерными розами вышитую подушечку на рыжеватое рыльце суккуба, на волосатые его дыхательные отверстия, насморочные воздуховоды, жевательную щель. Плотно-плотно накладывает, наваливается пламенным телом, ждет, пока щупальца и отростки, бьющиеся в воздухе, ослабеют и затихнут. И город спасен.
Никакие сны не проходят бесследно: от них всегда что-нибудь остается, только мы не знаем, чьи они. Когда на Литейном, в душном пекле лета, глаз ловит надпись на табличке в подворотне: «Каждый день — крокодилы, вараны, рептилии!» — что нужно об этом думать? Кто тут ворочался в портвейновом кошмаре, кто обирал зеленых чертей с рукава? Кто послал этот отчаянный крик и откуда — с привидевшейся Амазонки, с призрачного Нила, или с иных, безымянных рек, тайно связанных подземной связью с серыми невскими рукавами? И чем ему можно помочь?
Никому ничем нельзя помочь, разве что жить здесь, видеть свои собственные сны и развешивать их по утрам на просушку на балконных перилах, чтобы ветер разносил их, как мыльную пену, куда попало: на верхушки тополей, на крыши трамваев, на головы избранных, несущих, как заговорщики, белые флоксы — тайные знаки возрождения.»
Татьяна Толстая, «Чужие сны»
#почитать