#history #culture #ambiguity #bauer

“<...> Коран, с точки зрения классического Ислама, был ниспослан вместе с вариантами его интерпретации. Другими словами, речь не о проблемах связанных с передачей текста, а о непосредственном свойстве самого текста.

То же самое можно сказать и о его непостижимости. В то время как современная филология исходит из предположения о том, что между двумя разными интерпретациями отрывка, по крайней мере, одна должна быть ошибочной, толкователь-мусульманин руководствуется убеждением гласящим, что непостижимость некоторых отрывков является неизбежным (установленным Богом) свойством текста, что не мешает ему заниматься трезвой научной работой. Непостижимость рассматривается как божественный вызов, который подталкивает толкователей обновлять их увлечённость текстом и дает им возможность доказать свои знания и проницательность. Традиционный скептицизм мусульман по поводу переводов Корана объясняется не догматической ограниченностью; он происходит из страха потери неоднозначности, которую неизбежно влечет за собой перевод. Таким образом, переводы могут рассматриваться как действительные только в смысле интерпретации, а не как тексты, эквивалентные оригиналу”.

📚 Thomas Bauer. A Culture of Ambiguity. Columbia University Press.

Конец года - это время для рефлексии. Не хочу нарушать традицию, а потому тоже порефлексирую, но в этот раз - над самой рефлексией.

Как мы мыслим? Понятно, что большая часть наших мыслительных процессов происходит на уровне подсознания и для сознания напрямую недоступна. Мы сами не до конца понимаем как.

Тем не менее, понаблюдав за процессом своего мышления, мы все же можем вычленить некоторые паттерны. И один из самых важных - на мой взгляд - лучше всего описывается метафорой shape rotation.

Вот у нас есть некоторая идея. Концепт, тезис, термин, формула - да не важно на самом деле. Некоторый конструкт, причем без разницы какой - вербальный, математический или что-то другое.

Так вот, продуктивный способ поработать с ним - или даже не столько поработать, сколько выбрать перспективные направления для работы - это его “повертеть”, rotate. Так повернуть, сяк повернуть, вывернуть наизнанку, отзеркалить, подставить вместо одного значения другое и посмотреть что получится. Ну и так далее.

Олимпиадную математику нередко критикуют за то, что она имеет очень опосредованное отношение к реальной - в смысле к работе математика-исследователя. Не берусь судить так ли это, допускаю, что и так. Однако, возьмусь утверждать, что именно специфика олимпиадной математики делает ее весьма полезной для не-математиков.

Вот смотрите: допустим у нас есть олимпиадная задача. Крутой тренированный математик сразу видит, ну или быстро догадается, как ее решать. Он видит стоящие за ней закономерности и соображает: ну да, сначала применяем теорему A, потом B, потом C. То есть у него уже есть весь нужный инструментарий, его остается только применить. Ему по большому счету и думать-то особо не надо.

А гуманитарий этих закономерностей не знает. Он вообще не вдупляет как решать, с чего начинать и куда двигаться. Но у него есть мета-инструмент - shape rotation. Самый элементарный пример - ты хз как это решать, но можешь, например, подставить разные значения: типа 0, 1, ∞ какие-нибудь значения, встречающиеся в самой задаче ну и еще пару рандомных натуральных чисел для смеху. Решишь ли ее ты таким образом? Да ни хрена ты ее не решишь. Но это может дать тебе какие-то идеи насчет общих паттернов стоящих за ней и насчет возможных следующих итераций - куда двигаться дальше.

Факт в том, что даже человек очень слабо знающий математику по сравнению с другими участниками может и решать задачи, и занимать призовые места - выезжая чисто на shape rotation.

Почему это кажется мне интересным? Потому что опыт не-математика, участвующего в олимпиадных соревнованиях на мой взгляд очень близок к опыту реального исследовательского процесса. И там, и там, подступаясь к задаче, ты вообще не вдупляешь как все это работает (а если и понимаешь, то как потом окажется - неправильно). Тем не менее, даже в таком тумане войны ты вполне можешь принять удачное решение о том, что делать и куда двигаться чисто за счет shape rotation, повертев мысленную конструкцию так и сяк.

Так вот, ровно то же самое, что ты делаешь с математическими конструкциями можно делать и с конструкциями вербальными

Вместо пошлого подведения итогов и выбора «голых королей», продолжим говорить о будущем которое ждёт большинство из нас.

Жить мы будем как в сказке, только страшной — называется киберпанк. Вместе со сломом прежней демократической модели общества, будет нарастать влияние международных корпораций — безликих, но знающих каждого из на в лицо.

Цифровизация будет нарастать пока не станет тотальной. Яндекс, Гугл, Убер, Амазон — они начинали как поставщики услуг, а теперь мы сами их слуги, продающие своё достоинство за баллы. Гражданство станет формальностью по сравнению с цветом вашего супераппа.

Желтый вы, зелёный, синий? От этого зависит кто привезёт ваши продукты, лекарства, одежду, кто отвезёт вас на работу или предоставит удаленный доступ. Уже скоро через приложения будут обеспечиваться медицинские услуги: вызов скорой, консультация с врачом, выписка рецепта.

Обязанности врача, как и многие другие не связанные с физической работой, будут выполнять нейросеть. Цифровой прокурор в Китае уже есть — сделать врача посложнее, но тоже вполне реально и процент ошибок у него будет такой же(4-5%).

В самом говенном банке нашей страны, супермонополисте зелёного цвета, уже сейчас невозможно добиться помощи от реального человека — впрочем и он будет как робот зачитывать ответы по скрипту. Но даже крик о помощи — когда мошенники в реальном времени грабов человека — разбивается об цифровое
безразличие бота.

Поскольку настоящий ИИ так и не создан, неспособные понять все нюансы нейросети превратят жизнь обычного человека в кафкианский ад— особенно на следующем этапе, когда появятся цифровые чиновники, законники, менеджеры.

Жизнь обычного человека будет все более невыносимой и одинокой — даже курьеры постепенно будут заменены роботами(процесс уже идёт). Окружённый говорящими органчиками, он будет искать счастья в метавселенной, влюбляясь в аватары, которыми будут управлять те же нейросети — созданные спамерамм, жуликами и хакерами «нигерийские письма 2.0».

Вместе кредитной истории будет социальный рейтинг — оценка из приложений строящаяся на вашем общении с роботами. Поощряться будет максимально предсказуемое, скриптовое поведение, лепящее из людей в идеальных потребителей — по сути, в тех же биороботов.

С этим связаны и некоторые положительные аспекты — жить будем грустно и бедно, но долго и довольно комфортно. Массовой станет генетическая медицина, позволяющая персонализировать нужды каждого пациента вплоть до точного состава его рациона и необходимых ему лекарств.

Еды и напитков будет много — любой человек сможет позволить себе ГМО-пир пожирая роскошные стейки из растительного мяса и соте из измельчённых жуков. Жильё в 40-50 этажных человейниках будет напоминать японские капсульные отели и иметь встроенные смарт-элементы: нейросетевую колонку, 5g-интернет(а значит невероятно качественные стрим-сервисы кино и игр), шлем виртуальной и дополненной реальности.

Все это вкупе с миллионом камер снаружи и внутри помещений будет беспрестанной считывать ваши данные, превращая человека в кирпичик бигдаты. Любого девианта немедленно будут ставить на цифровой учёт, в запущенных случаях — задерживать с помощью дронов-охотников. Покойников будут превращать в удобрения и пищевые добавки.

Появятся беспилотные и летающие такси, спутниковый интернет будет доступен везде и будет сверхбыстрым, человек с правильным набором вакцин сможет за час добраться до любой точки планеты на ракетном транспорте.

Но самые счастливые мечта на планете будут небольшие зелёные уголки: острова, горные и лесные долины. Там не будет вездесущих камер, роботов и небоскребов. Только чистый воздух, вода, коттеджи из природных материалов и антропоморфные слуги — входной билет несколько миллиардов кредов.

Там можно будет съесть настоящего мяса, выпить виноградного вина и помечтать глядя на озёрную красу
о счастливом будущем. Будущем, которое, увы, будет доступно немногим.

В Казахстане ещё ничего не решено. Но одно понятно: на постсоветском пространстве по мере дряхления крупных собственников-начальников будут демонтированы все персоналистские режимы, в т.ч. и в России. И скорее всего для простых людей это не принесёт облегчения, так как институты, элементы stato нигде не выстроены. Даже если начать их строить (поверить в то, что вместо собственников к власти придут политики), то на это уйдёт жизнь 1-2 поколений.

Бессознательный колониализм в борьбе за язык

Когда гремел Казахстан, конечно же, появились люди, которые начали борьбу за язык, чтобы русскоязычные соблюдали казахскую фонетику. Такое было и есть с предлогами на/в Украине, Белоруссией/Беларусью. Такое проскочило и с Казахстаном, но тут даже нужно учить новую фонетику, чтобы произносить верно фамилию Токаев и проч.

Когда это уже тенденция, стоит задуматься над феноменом. Объяснения, что так бывшие сов. республики утверждают свою независимость, мне кажутся упрощёнными. Тогда логичны возмущения, почему мы говорим Германия, а не Дойчланд, США, а не Юэсей, ну вы поняли.

Борцы за независимость, кмк, тем самым бессознательно воспроизводят колониализм, от которого отчаянно пытаются избавиться. Почему они хотят, чтобы в России соблюдали их языковые нормы, если, напротив, постулируют отречение от неё? Они бессознательно желают напомнить своему имперскому ядру, что любая империя должна воспроизводить своё имперское разнообразие.

Устарел тезис, что цель цель империи – это унификация. Напротив, перед империей всегда стоит задача по управлению разнообразием, что означает в том числе поощрение различий и создание культурных автономий; сама же империя почти для всех её мобилизованных групп – это актив, который надо расширять.

Сегодня это не только про экономику, это ещё и сосуществование в едином инфополе (хотя и это про экономику). Русский язык выступает инструментом для использования этого большого актива. Но вдруг окраина начинает мобилизовываться и доказывает ядру, что вы забыли в своей политике разнообразия использовать наш язык правильно. Я уже как-то писала, что на короновании Романовых предметом особой гордости для самой династии было присутствие элиты окраин в своих одеждах, которая подчёркивала их инаковость.

Восторженные внутри России сочувствующие, как им кажется, некой независимости эти требования игры принимают. Им кажется, что нарочитое «в Украине» – это уважение к независимости. На самом деле, эти люди опять воспроизводят разнообразие в едином пространстве. Либеральная часть общества говорит, что там, в Украине, живут свободолюбивые люди, которые смогли. Но, по сути, это слова петербургской интеллигенции 19 века, которые придумали украинский национализм, воображая, какие там, на западной окраине, смелые и свободолюбимые казаки. А кто нарочито соблюдает казахскую фонетику, говоря на русском языке, воображает южные рубежи большой империи: да, там в жузах произношение немного другое, чем у нас тут в центре. Это уже наш ориентализм.

Советская власть добилась успехов на этом поприще. Мы создадим/доделаем вам национальный язык, создадим своих национальных поэтов, а памятники им поставим в центре этой империи – в Москве, – чтобы ни мы/ядро, ни вы/окраина не забывали, что тем самым мы поощряем и воспроизводим наше разнообразие и гордимся им.

Так почему мы должны говорить Беларусь, но не Дойчланд? Потому что Германия – это не единое наше пространство, это «другой» за пределами наших границ, поэтому мы говорим об этом «другом» по-своему, исходя из наших представлений. А Беларусь, «в Украине» – это всё наше единое пространство, поэтому мы все вместе спорим, как мы будем друг друга именовать, чтобы все остались удовлетворены своим положением в имперской иерархии.

И напоследок. Борьба же за язык со стороны борцов за независимость отвлекает их от главной сути не только бессознательным колониализмом. Лингвистический поворот, когда язык во главе угла, феномен важный и интересный, но он безнадёжно отравил мозги, потому что его возвели в абсолют.

И здесь проблема – нам очень не хватает старого забытого позитивизма. Остаются только некие языковые формы, но отсутствует подкрепляющая их эмпирика, на месте которой ФАКТ в виде очередного failed state на мировой карте. Это относится не только к СНГ. Это, в целом, политика, которая стала возможна после наступления постмодерна. В России её изящно запустил Сурков, например. Тем более, когда информация не четвертая власть, но главная и чуть ли не единственная власть, появляется ложное убеждение, что языковой формы достаточно.